Сергей Сергеев-Ценский - Утренний взрыв (Преображение России - 7)

Калугин слушал молодого врача, все выше поднимая обгоревшие брови, пока не стало больно коже. Наконец, сказал:

- Викарий этот получил урок, в какое время он живет и с каким народом имеет дело... А матросы что же, - их довели до этого, вот и все! Довели!.. И капля камень долбит, а тут тем более не камни, а люди! Почему забывают об этом, черт бы их драл?

- Гистецкий не забыл, что люди: "Расстреляю! - кричит. - Сейчас же прикажу всех выволочь на двор и перестрелять, как собак! Выходи, кто кричал и свистел!" Матросы стоят, молчат, глядят сурово... Гистецкий берет тоном ниже: "Даю пять минут вам, негодяи! Если не выйдете через пять минут, расстреляю каждого десятого!" - вынул часы, смотрит... Больше пяти прошло, никто из матросов ни с места!.. Еще тоном ниже берет Гистецкий: "Мое слово твердо, - говорит, - расстреляю каждого пятого, если не выйдет, кто оскорбил высокое духовное лицо!"

- Позвольте! - перебил Калугин. - А почему же это лицо молчало? Ведь оно духовное, оно Гистецкому не подчинено, так почему же оно не сказало, что оскорбление прощает... по христианскому милосердию... и просит расстрелом не угрожать матросам?

- Лицо молчало, как в рот воды набрало... И вообще неизвестно, чем бы дело окончилось, но тут как раз вошел ваш командир Кузнецов.

- Кузнецов вошел? Вот как! Значит, за ним посылали?

- Очевидно... Вошел в фуражке, при орденах, - шинель была расстегнута, чтобы ордена видели матросы... И как только вошел, матросы посветлели, а Гистецкий вышел с викарием вместе.

- А что же ему оставалось делать? И так слишком уж далеко зашел: вздумал матросов расстреливать без суда и следствия!.. Хорошо, а что же Кузнецов?

Калугину захотелось самому представить, что мог бы действительно сделать Кузнецов, но у него ничего не вышло.

- А Кузнецов, - продолжал Ерохин, - взял под козырек и мягким таким голосом: "Здорово, братцы!" И грянули тут ваши матросы: "Здравь жлай, ваш сок бродь!.." После этого некая пауза. Потом Кузнецов, не повышая голоса: "Оскорбили вы, - говорит, - духовное лицо, так вот, кто это сделал, должен сознаться". Молчат матросы. "Не желаете? - говорит. - Ну, тогда нечего вам и в строю торчать, так как строй - святое место... Расходись по своим койкам!" И разошлись. А кто очень ослабел, так как долго в строю стояли, тех товарищи под руки отвели.

- Тем дело и кончилось?

- Пока только этим... Слышал еще, как Кузнецов сказал из моряков кому-то, - не знаю его по фамилии: "Ввели для матросов тюремный режим, а спрашивают с них военную дисциплину!"

- Это правда, - согласился Калугин.

- Конечно, правда... Однако, когда я к нему обратился за разрешением пересмотреть перевязки матросов, он мне: "Я здесь не хозяин". А как же было мне обращаться с этим к Гистецкому? Я стушевался... Пойду, думаю, по офицерским квартирам. В первую голову вспомнил вас, - к вам первому и пришел... сейчас и займусь вами. А потом - к другим.

- Но, знаете ли что, вы не рассказывайте другим, что мне рассказали, почему-то вздумалось попросить его Калугину.

- Нет, я тоже полагаю, что не стоит, - тут же согласился Ерохин. - Это я только вам, как земляку и студенту...

И, привычно быстро перебинтовав Калугина, Ерохин ушел. А Калугин после его ухода долго стоял у окна, смотрел на свой переулок и думал.

Он не ложился даже, как сделал бы это в любое другое время, не мог: его точно распирало от того, что на него нахлынуло теперь, на другой день после катастрофы, когда всему его потрясенному телу необходим был длительный сон или хотя бы отдых.

Но ведь точно в таком же положении, как он, были и спасшиеся случайно матросы. Он вспомнил Саенко, который плыл рядом с ним и без помощи которого он, пожалуй, не мог бы даже и спастись, когда его ногу уже свело судорогой... И вот теперь этого Саенко, - унтер-офицера 1-й статьи, - как и других, из которых тоже есть много унтер-офицеров, искалеченных взрывами на линкоре, обвиняют поголовно в том, что это они взорвали свой дредноут, к ним привозят архиерея, чтобы перед ним покаялись они в своем тяжком грехе (в том грехе, что остались живы!), а когда вполне естественно оскорбленные этим подозрением и этим топорным приемом в отношении их, они протестуют, как могут, на них орут, их зверски ругают, им угрожают расстрелом то через десятого, то через пятого, то поголовным!.. Куда же еще можно идти дальше в этой дикой нелепости?..

Он не замечал времени, стоя у окна и думая не о том, как допрашивал его следователь Остроухов, а только о матросах... Едва заметил он и то, как подходили к дому номер шесть широкий и в широкополой серой шляпе художник Сыромолотов и рядом с ним казавшаяся совсем тоненькой Надя...