Сергей Сергеев-Ценский - Утренний взрыв (Преображение России - 7)

- Что же так? Или вы были, как бы сказать, не очень блестящих способностей, или, напротив, хотели блестяще окончить институт? - с нескрываемой иронией предложил вопрос следователь.

- Я и окончил институт блестяще, как вы выразились: в числе первых. Поэтому и получил место в Петроградском лесничестве, а не где-нибудь в местах отдаленных.

- Угу... так... О вас хорошо отзываются матросы, - почему? - вдруг спросил Остроухов, когда записал его ответ.

- Хорошо? - переспросил Калугин. - Признаться сказать, я этого не слышал... Хотя, если бы отзывались плохо, то не понял бы, по какой причине.

- Так отзываться, как о вас, матросы могут не о своих начальствующих лицах, а о равных себе... по своим убеждениям... гм, да... по своему отношению к службе...

- Вот как! - удивился Калугин, думая в то же время, что это уже следователь просто сочиняет, но Остроухов спросил вдруг:

- Вы часто разговаривали с матросами... О чем? Прошу показать.

Только после этого вопроса, заданного с нарочито-жандармской строгой ноткой в голосе, Калугин понял, что он подозревается не в чем ином, как только в сговоре с матросами взорвать "Марию".

Он покраснел, как от публичного оскорбления, но в то же время внутренним чутьем постигал, что должен оставаться спокойным, и с видом недоуменья ответил:

- Говорить о чем-нибудь с матросами морским уставом офицерам не воспрещается, господин следователь!.. Если, например, матрос просит совета о чем-нибудь своем, домашнем, - ведь они большей частью крестьяне, - то почему же ему этого совета не дать?.. Вы можете меня еще спросить, почему я не ругал матросов последними словами, но я, признаться, не видал никогда в этом надобности, да и нет их совсем, этих слов, в моем лексиконе... А по-человечески относиться к матросу завещал офицерам не кто другой, как Нахимов... А какая же в Севастополе лучшая улица, если не Нахимовская, и где же стоит памятник Нахимову, если не на ней?

- О Нахимове вы говорите лишнее, - сухо отозвался следователь. - Речь идет не о нем, а только о вас лично... В своих показаниях вы решили запираться, но-о...

И Остроухов повел указательным пальцем около своего красного носа, как бы договаривая этим: "Нас не надуешь!"

- То есть как это запираться? В чем запираться? - И вновь покраснел Калугин и хотел было уже крикнуть: "Вы что же это? Меня, что ли, подозреваете в гибели "Марии?" - но почему-то повел в это время глазами в сторону матроса-писаря, у которого был явно сочувствующий ему вид, и удержался.

Следователь тоже, по-видимому, понял, что зашел несколько далеко, и сказал неопределенно, хотя по голосу и твердо:

- Да ведь вот вы не желаете показать, о чем именно вы имели обыкновение говорить с матросами!

- Нет, я вам сказал, о чем приходилось говорить, и прошу это мое показание записать, - насколько мог спокойнее ответил Калугин. - И проверить это вы можете: обратитесь для этого к матросам.

- Да, конечно!.. И особенно ценные для вашей реабилитации показания могут дать те люди, которые утонули, как механик Игнатьев! - явно издевательски заметил Остроухов.

- Я вас прошу, господин следователь, меня не оскорблять! - не повышая голоса, но чувствуя, что теперь уже не краснеет, а бледнеет, медленно проговорил Калугин, и, по-видимому, это подействовало на Остроухова.

Он снова снял пенсне, снова протер его замшей, потом добавил уже молча несколько строк к тому, что записывал, и сказал вполне отчужденно:

- Прошу прочитать и подписать.

Калугин взял у него бумагу, в которой хотя и коротко, но без прибавок было изложено то, что касалось его отношений к матросам, то есть, что он никогда не ругал их и говорил с ними о их домашних делах во внеслужебное время.

- Я дал еще показание, что ни в какой партии не состою и политикой не занимаюсь, - сказал Калугин, возвращая листок.

- Разве я этого не записал?.. Ну что ж, хорошо, добавим, - отозвался на его слова следователь с беспечным уже теперь видом и действительно тут же добавил.

Калугин просмотрел еще раз все сначала и подписал.

- Надеюсь, что теперь я свободен? - спросил он, подымаясь со стула.

- Да-а, - протянул следователь, - пока не явится необходимость вызвать вас снова.

Калугин тут же вышел из камеры, позаботившись только о том, чтобы как-нибудь нечаянно не кивнуть ему головой на прощанье.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

В общем приподнятом состоянии вернулся к себе Калугин. Ему сказали, что без него были у него художник с женой и просили передать, что зайдут попозже, чтобы вместе ехать в больницу.