Сергей Сергеев-Ценский: В грозу

Отступили там внизу оба в белых халатах, и увидали оба здесь, снаружи, голову Мушки: мертвые пряди милых белых волос, желтое личико с запавшими глазами, и на левой щеке потемневшее большое пятно.

- А-а-ай! - не своим голосом, в совершенном испуге вскрикнула Ольга Михайловна, закрыла лицо руками и опустилась наземь.

Черноусый, обшарив комнаты привычными глазами, нашел в выдвинутом ящике стола гвозди и молоток и забил крышку гроба. Но в открытом шкафу он заметил также пачку табаку... Он взял ее, повертел в руках, стал к окну спиною и положил в карман. Максим Николаевич это видел, но тут же забыл об этом. Он успокаивал рыдавшую Ольгу Михайловну, как будто мог ее успокоить.

- Крепитесь! - говорил он. - Дорогая, крепитесь!.. Нам еще на кладбище идти, - не теряйте силы!..

Вынесли забитый гроб; положили на линейку, как ящик. Тронулись.

Оба высокие, Максим Николаевич и Ольга Михайловна шли под руку и старались идти в ногу.

Дорога круто вела вниз по камням и промоинам; давно не ездил по ней никто, и никто не поправлял ее лет семь с начала войны. Гроб сильно качало, и двое татар шли с обеих сторон линейки, придерживали тесный домик Мушки... Криворотый набил на крышке его крест из цветных дощечек, а Ольга Михайловна обвила гроб длинной веткой кипариса.

Спустившись с горы вниз, в городок, санитары уселись на гроб и закурили, болтая о чем-то на своем кудахтающем языке, на котором нельзя говорить тихо, а они двое шли сзади молча, мерно шагая в ногу.

Набережная, по которой шли, была пуста. Выбитыми стеклами всех решительно окон зияли франтоватые прежде, в арабском стиле городские купальни. Стоявшую на двутавровых балках в самом море деревянную кофейню, вычурно раскрашенную и носившую шутливое название "Поплавок", теперь почти разобрали на дрова. От кинематографа "Рион" осталась одна задняя каменная стена; от целого ряда лавок на берегу - куча неприбранного мусора, лежащего уже два года. На этом мусоре сидел весь голый и весь в коросте чей-то неопрятный ребенок лет четырех и собирал черепки. Кусок набережной, сажени в три длиною, провалился и был унесен прибоем; место это огородили кое-как колючей проволокой, оставив узенький проезд... Морщинистая, простоволосая какая-то женщина в грязной кофте, шедшая навстречу, остановилась, посмотрела на гроб и на них двоих, испуганно перекрестилась и поспешно прошла мимо, пряча глаза.

Пустое море. Пустая пристань.

Шире шаг и в ногу!.. Так легче идти.

Проехала линейка Базарную площадь, от которой влево стояла церковь.

- Как же священника вызвать? - спросил Максим Николаевич.

- А? Священника? - очнулась Ольга Михайловна. - Нужно сходить к нему на дом... Пусть станут...

- Эй! - крикнул татарам Максим Николаевич. - Стой!.. К священнику сходим!

Линейка остановилась. Соскочил черноусый, но когда понял, чего хотят, махнул рукой и ворчнул:

- Зачем такой свячельник?.. Не надо свячельник!

Крикнул своим:

- Айда! Трогай! - и пошел следом.

- Должно быть, холерных не полагается хоронить со священником, догадался Максим Николаевич. - Боятся заразы. Пригласим его после...

Кладбищ было два: старое и новое, - правда, хоть и прошлогоднее, но уж такой же величины, как старое.

Однако криворотый встретил линейку у ворот старого: чтобы скорее и легче было копать, вскрыл одну из старых могил, дойдя до полусгнившего гроба.

Кладбище было неуютное, на косогоре, на твердом шифере. Деревья здесь были редкие, чахлые, больше все кипарисы, сплошь облепленные прошлогодними и новыми шишками, некрасивые, корявые. Кресты на могилах больше все деревянные, некрашеные, кривые...

Гроб с линейки тащили с трудом черный и рыжий татары и кричали криворотому:

- Памагай, эй!.. Зачем так стоишь?

Миндальное деревцо кто-то посадил на старой могиле, и теперь его выкопали с корнем, и оно с поникшими узкими листочками валялось тут же рядом с бедряной костью, черной и прелой, какого-то давнишнего покойника.

Кладбищенский сторож, старик с зеленой бородою, еще бравый, должно быть бывший фельдфебель, принес полотенце опустить гроб в могилу.

И когда новенький гробик лег плотно на истлевающий старый, и криворотый вместе с другим приземистым пожилым и очень мрачным сбросили вниз по лопате жесткой, как железная руда, сухой земли, гулко ударившейся в доски, упала на колени Ольга Михайловна:

- Да детка ж моя, Марусечка!.. Да что ж это такое, господи!

- Не надо, Ольга Михайловна!.. Успокойтесь! - пытался было поднять ее Максим Николаевич, но бравый старик, подняв зеленую бороду, причмокнув, сказал строго: