Сергей Сергеев-Ценский - В грозу

- Камфара есть еще?

И как та ответила:

- Только одна ампула.

13

В последний раз Шварцман.

Он опять подымался позади Шуры, сняв кепку и вытирая голову платком.

Вздувшаяся от ливня речка, впадавшая около пристани в море, на целую версту в ширину загрязнила морскую синь тем, что принесла из горных лесов: глиной, валежником, желтыми листьями... И как раз от края грязной полосы этой круто взвилась радуга, полноцветная необычайно, а за нею другая слабее и нежнее, как отражение первой в зеркале неба... а еще дальше третья - чуть намечалась.

Под этой перекличкою радуг ярко, как битое стекло, блестело море у дальнего берега, - все какие-то бухты. Городок же внизу, в долине, весь засиял своими невыбитыми еще окнами, а зелень вблизи стала ярка до крика.

И, встретив Шварцмана, Максим Николаевич так и сказал ему горестно, но кротко:

- Подумаешь, как обрадовалась земля, что умерла наша Мушка!

Шварцман шел к радугам спиною и не видал их, и только одно слово понял:

- Умерла?.. Уже?

Сделал страдающие глаза и остановился.

- Впрочем, Ольга Михайловна думает, что жива еще... Вы все-таки зайдите, пожалуйста...

И опять пошли вместе, и, продолжая думать о своем, говорил Максим Николаевич:

- Растворится в земле и воздухе... Будет кусочком радуги... Очень радовалась она жизни... Доверчива была очень к этой гнусной старой бабе-жизни... и та вот накормила ее бациллами!

- Да, лучше уже не иметь совсем детей, чем так их терять, - отозвался Шварцман.

- Но ведь, тогда... что это вы сказали? - горестно подхватил Максим Николаевич. - Дети должны непременно быть, для ради всяких экспериментов над ними в будущем!..

Когда вошли они на террасу, Ольга Михайловна уже не встретила их. Она лежала на диване в столовой, и, когда Шварцман прошел осторожно мимо нее, она даже не повернула к нему головы.

Его встретила только сиделка. Они переглянулись, и он опустил голову. Но все-таки он вошел в комнату Мушки, приложил стетоскоп к сердцу, послушал и молча вышел на террасу.

- Ну, что же делать!.. Констатируйте, как говорится... сейчас дам вам бумаги...

И Максим Николаевич достал из папки несколько мелких листков, и на одном из них Шварцман написал, что Мария Наумова, 12 лет, 27 июля скончалась от азиатской холеры.

- Вы все-таки продолжаете думать, что холера? - удивился Максим Николаевич.

- Да... Так будет лучше, - не на вопрос ответил Шварцман.

- Так сказать, "сухая" холера?

- Дд-аа... Видите ли, можно нарисовать эту картину так: холерные вибрионы размножились в организме необычайно быстро и сразу остановили деятельность сердца...

И он написал еще три заявления: насчет похорон, санитарной линейки и дезинфекции.

- Максим Николаич! - крикнула вдруг Ольга Михайловна. - Попросите доктора ко мне!

- Нет, зачем же! - испуганным шепотом отозвался тот и хотел уйти с террасы.

- Я тоже больна! - сказала Ольга Михайловна, подымаясь с дивана.

- Это... пройдет со временем... И что же я тут могу? - бормотал Шварцман, порываясь уйти.

Но Ольга Михайловна уже стояла на террасе и говорила:

- Скажите, доктор, если бы камфара у нас была ночью, она была бы жива?

- Нет! - твердо ответил Шварцман. - Случай был безнадежный... Я, видите ли, так это представляю: пакет бацилл...

Но Ольга Михайловна оборвала его резким вскриком. Она грянулась бы на грязный от ливня пол террасы, если бы не подхватил ее Максим Николаевич и не опустил осторожно в кресло-качалку.

Шварцман в стороне, отвернувшись и делая в податливой земле кружочки наконечником палки, ждал, когда пройдет приступ отчаянья.

Женщина рыдала нутряным страшным бабьим рыданьем... Она билась бы головой, если бы не держал ее голову Максим Николаевич.

- Да дочка ж моя, Марусечка-аа-а!.. Да радость же ты моя единственная-я-я... а-а-а!..

Так несколько длинных страшных минут, перевернувших всем души.

Максим Николаевич повторял глухо:

- Успокойтесь!.. Ну, успокойтесь же!.. Может быть, и мы с вами умрем завтра!.. Мы ее догоним, нашу Мушку!.. Это колесо истории нас раздавило... истории, черт бы ее побрал!..

И, воспользовавшись тем, что рыдания ослабели, Шварцман сказал:

- Считаю долгом предупредить вас, как врач, что в комнату умершей вы больше не должны входить... Не входить даже и в дом до дезинфекции...

- Но ведь мы и не боимся умереть, доктор!.. - сказал Максим Николаевич. - Я бы, поверьте, очень охотно умер хоть завтра... Может быть, я уже заражен.

- Но у вас ведь... у вас есть еще долг по отношению к другим! отозвался Шварцман, все еще прокалывая землю своею палкой и глядя на кружочки.