Сергей Сергеев-Ценский - Зауряд-полк (Преображение России - 8)

- Гм... порча вина, и больше ничего! - и передернулся презрительно раза четыре.

По второй выпили за взятие Перемышля. Переведенов потер липкие ладони и заторопил Урфалова наливать по третьей.

- Вот кому бы с Вильгельмом-то ездить! - кивнул на него поручику Кароли Урфалов и спрятал от него бутылки подальше.

- Гм... чудаки какие! Я тост придумал какой, а они...

- Говорите!

Даже и даме из Ахалцыха захотелось послушать, какой такой тост может сказать этот достаточно странный человек, и она прокричала:

- Пожалост! Пожалост! Мы вам слушали!

- А слушали, так чего вам еще? - вполне невежливо отозвался Переведенов. - Значит, ваше счастье!

- Приличия! Приличия соблюдайте! - покачал головой, глядя на него пристально, Гусликов.

- А в чем же вы тут видите неприличие? - спросил за Переведенова почему-то Мазанка.

В то же время, непонятно для Ливенцева, собрал в какую-то предостерегающую гримасу все свое загорелое долгоносое лицо Кароли; глядя на Мазанку, он вздернул плечами и тут же выкрикнул:

- Желающие сказать третий тост, подымите руки!

Рук, правда, не поднял никто, но Анастасия Георгиевна напомнила:

- Приличные кавалеры, раз если они и за царя выпили и за Перемышль выпили, должны теперь выпить за дам.

- Ясно, как ананас! - одобрил Переведенов и толкнул Урфалова: - Ну-ка, за дам!

- Кто кому! - отозвался Урфалов, но по третьей рюмке всем все-таки налил, и за дам, чокнувшись с их стаканчиками, все выпили.

Даже Фомка и Яшка осушили стаканчики, и обе возбужденно зарозовели и наперебой закричали Ливенцеву:

- Теперь вы скажите речь, вы!

- Что вы, что вы! Совсем не умею я никаких речей говорить! - махал обеими руками Ливенцев.

- Рассказывайте, что не умеете!

- Ну, какие-нибудь стихи смешные прочитайте!

- Стихи? - подхватил Пернатый, приосанясь, но, оглядев поочередно девиц, вздохнул и померк, и Ливенцев догадался, что ему хотелось бы прочитать окончание "Царя Никиты", но неловко было бы просить девиц пойти прогуляться по кладбищу, пока он будет читать стихи, презревшие цензуру. О дамах, как о своей жене, так и о жене Гусликова, он беспокоился, конечно, гораздо меньше.

- Помилуйте, какие там смешные стихи! - сказал девицам Ливенцев. - Этак вы и до песен можете дойти... на кладбище-то!

- Что же, что кладбище? Это кладбище давнишнее. Теперь уж на нем никого не хоронят. Здесь вполне можно песни петь, - решила Фомка.

- А французы тем более наши союзники, они на нас в претензии не будут, - поддержала Яшка.

- Можно? Споем! Хором споем! - воодушевился вдруг Переведенов. - Я начну, вы - подхватывай!

И, сам себе дирижируя, он начал жужжащим горловым баском:

За речкой, за быстрой

Становой едет пристав...

- Подхватывай все!

Ой, горюшко-горе,

Становой едет пристав!

Никто не подхватил, конечно, но это не смутило штабс-капитана, он продолжал, входя в раж:

С ним письмо-водитель,

Страшенный грабитель...

Ой, горюшко-горе,

Страшенный грабитель...

- Ну вас к черту, слушайте, с такими песнями! - прикрикнул на него Кароли, но он успел пропеть еще один куплетец:

Рас-сыльный на паре

За ним следом жаре.

Ой, горюшко-горе,

За ним следом жаре...

И только когда все кругом зашикали на него и замахали руками, замолчал, но спросил все-таки:

- Не нравится? Неужели не нравится?.. Странно!.. Почему же?

Анастасия Георгиевна совершенно беззастенчиво подсела вдруг к Мазанке и обняла его, заглядывая ему в глаза и говоря:

- Вот вы, должно быть, хорошо поете: у вас очень-очень красивый голос!

Мазанка, отвернувшись от нее к Ливенцеву, сделал такое ошеломленно-уморительное лицо, что Ливенцев не мог не расхохотаться, и Пернатый спросил его тихо:

- Что такое смешное насчет моей жены сказал вам этот Мазанка?

Пришлось успокаивать как-то Пернатого, но дама из Ахалцыха почему-то упрямо решила вдруг не уступать этой горняшке самого красивого тут мужчину с такими великолепными усами и, решительно отодвинув Урфалова, подсела к Мазанке с другой стороны и тоже попросила его умиленно:

- Спейте!.. Спей, цветик, и студися.

- Что тако-ое? - вдруг отшатнулся от нее с явным возмущением в глазах Мазанка. - Что это значит такое, что вы сказали?

- Это значит: "Спой, светик, не стыдись!" Это из басни Крылова, объяснил ему Гусликов, глаза у которого вдруг стали сухие и колкие.

Он тянул за руку свою жену от Мазанки, а у той дрожали тонкие губы не столько, может быть, от обиды, сколько от досады за то, что ей этот красивый подполковник явно предпочел горняшку. Она встала и отошла, прижавшись к мужу, но Ливенцев увидел во всем этом что-то очень непонятное, что мог бы объяснить ему только Кароли, и Кароли объяснил быстрым шепотом на ухо: