Сергей Сергеев-Ценский: Зауряд-полк (Преображение России - 8)

- Гос-подин ес-саул... потрудитесь под-твер-дить, да, соот-вет-ствую-щей бумажкой, да... что вы действительно бывший... подполковник Мазанка! - выдавил медленно и с большим выражением в рокочущем голосе Добычин.

Мазанка оглянулся на Ливенцева, на Татаринова, как бы их призывая в свидетели той чепухи, которую он только что услышал, и спросил адъютанта с издевкой:

- Вам известно, что я действительно Мазанка, а не... Добычин, например?

- Мне кажется, дело только в бумажке, - постарался смягчить положение Татаринов.

А Добычин загремел на высокой ноте:

- И про-шу ва-ас... про-шу вас... не говорить лишнего!

- Прошу вас... не кричать на меня! - в тон ему протянул Мазанка. - Я вам ни-сколько не подчине-ен теперь! У меня есть свое начальство, и ему я не позволю так на себя кричать!.. Бумажку вам нужно? Вот бумажка!

Мазанка с такой энергией при этом вздернул правой рукой, что Ливенцев подумал вдруг: "Кинжал! Или шашка!.."

Но не шашка и не кинжал, а самая обыкновенная мирная канцелярская бумажонка забелела в руке Мазанки, который шагнул с нею не к Добычину, а к Татаринову.

- Есть перевод, господин полковник, - полусогнувшись, вполголоса почему-то сказал Добычину Татаринов; но Добычин уже выходил из кабинета, говоря ему:

- Роту принять старшему из субалтерн-офицеров... а о поведении здесь... бывшего ротного командира - рапорт командиру бригады!

И ушел, хлопнув дверью.

Мазанка презрительно кивал ему вслед папахой, прочувственно говоря:

- Вот дурак-то!.. Полетика, может быть, и не всегда был глупым, а этот - сроду дурак!

- И неужели Переведенов получит роту? - ужаснулся, но вполголоса, Гусликов.

- Переведенову чтобы я роту сдавал? Психопату этому? Не-ет! Лучше я вообще никому ничего сдавать не буду! И пусть на меня валят всё, как на мертвого!

- Как же так? Нельзя же, Павел Константинович! - пробовал уговаривать его Татаринов.

- Отлично можно! Разве Полетика этому дураку сдавал дружину? Он и назначен-то сюда только заместителем, а разводит тут ерунду всякую, будто и в самом деле!.. На картошке с постным маслом сидел себе в отставке, и вдруг такая власть дана!.. О-сел старый!

Так Мазанка и не сдавал никому роты. Он только подписал составленную Татариновым бумажку, что роту сдал за переходом в другую часть.

С ратниками своей роты простился он перед тем, как явился к Добычину, и теперь вполне уже чувствовал себя есаулом. Выходя с ним вместе из штаба дружины, спросил его Ливенцев:

- Как же так все-таки, из-за какого-то выговора за борщ, круто очень повернули вы свою судьбу в сторону окопов и смерти... Зачем?

Мазанка поглядел на него мрачно.

- Вы думаете, не все равно?.. Я тоже думаю, что не все равно - идти ли в окопы с этим Добычиным, или с настоящим боевым полком. Вот потому-то я это и сделал.

- А что идти пришлось бы, в этом не сомневаетесь?

- Какие там, к черту, сомнения!.. Все пойдут, и вы пойдете. Теперь на войну будут гнать изо всех сил, чтобы к осени кончить.

Условились, когда сойтись для проводов у виночерпия - капитана Урфалова, и Мазанка браво пошел в свою сторону, держась в новенькой черкеске стройно и прямо.

III

Царь между тем жил деятельной военной жизнью. Телеграф приносил известия, что он знакомился со вновь завоеванной страной, населенной братьями-славянами, - Галицией, или Червонной Русью, - и даже, выйдя на балкон дворца во Львове, произнес короткую, правда, но содержательную речь: "Да будет единая, неделимая, могучая Русь! Ура!" И львовские горожане, конечно, ответили на это "ура" долго не смолкавшими криками "ура".

Перемышльские форты, правда, взорванные австрийцами перед самой сдачей и представлявшие груды бетонных обломков, тоже удостоились видеть на себе царя, с которым ездили две его сестры - Ольга и Ксения - и верховный главнокомандующий. В то же время в иллюстрированных еженедельниках в Петрограде появились торжествующие снимки с пленных перемышльских солдат, проходивших под конвоем ополченцев по широкому Невскому проспекту. Торжество победителей было полное, и каким-то невежливым выпадом со стороны германцев казалось то, что они выстроили перед Либавой семь крупных судов и свыше двадцати мелких и забавлялись иногда обстрелом вполне беззащитного города.

Газеты сообщали даже, что, продолжая свои забавы, немцы отправили на суда с русского берега много женщин. Газеты крайне возмущались таким "варварским поступком бесчеловечного врага", но когда сказал об этом Ливенцев Марье Тимофеевне, та, к удивлению его, отозвалась так: