Жан-Пьер Шаброль - Пушка 'Братство'

-- Реакция,-- объясняет Гифес,-- хочет довести народ до полного истощения, обескровить его, a потом отдать Париж германскому императору!

Все берется на подозрение, вплоть до нового знамени:

-- Почему это, . скажите, на милость,-- подхихикивает Шиньон,-- с такbй помпой вручали знамя батальону Бельвиля, a другим, видите ли, не дали? Разве не ясно, граждане? Просто хотели поставить под огонь республиканцев предместья. Это отравленный дар наших Макиавелли, засевших в Ратуше.

Короче говоря, все сводит к одному -- предательство.

-- Если они Париж собираются сдать пруссакам, мы сами его подожжем!

-- Не подожжем, взорвем!

-- Вот это разговор,-- подытоживает Феррье.-- Потом проложим себе силой проход среди пруссаков. Так вот, если еще где-нибудь на свете существует уголок, достойный приютить y себя республиканцев, мы там и водрузим красное знамя!

Среди таких вот деклараций и восклицаний вроде: "Париж -- священный град Революции", единственное слово подымает людей с места, и слово это -"Коммуна". Любому слуху верят, любой слух повторяют, комментируют без обиняков. Среди нас только двое скептиков: Предок и Марта. Им требуется все увидеть собственными глазами, a если можно, так и пощупать. Оба с одинаковой гримасой выслушивают обычные наши жалобы: "Уже целую неделю голубей не видать!"

.

Третья, я последняя, фраза, заключительная часть послания, еоставленного Фавром, Ферри, Симоном,-- тремя Жюлями и К°,-- как удар топорa упала из-под седьrx усов старика: "Почерпнем же в первую очередь нашу силу в неколебимой решимости задавить в самом зародыше, несущем позорную смерть, семя внутренних раздоров!*

Tpemce, Гифеса и всех прочих в мгновение ока будто подменило. Все глаза обратились к Флурансу с одним и тем же вопросом, который вслух сформулировал сапожник, хотя вряд ли в этом была необходимость:

-- Что же нам остается делать?

-- Драться! -- ответил гарибальдийский офицер; он и его товарищ держались молча и неподвижно в тени по обе стороны кресла, где сидел Флуранс.

-- Иду,-- сказал сапожник.

Легким наклонением своего куполообразного лба он шшрощался с нами.

-- Подожди меня, Тренке, я тоже иду.

-- Что?

Все бросились к Флурансу, первым Пальятти, за ним оба гарибальдийских офицерa.

Командир бельвильских стрелков вступил в рукопашную со своими товарищами, отбивался от них локтями, плечами, стряхивал с себя мешавших ему пристегнуть кривую турецкую саблю, надеть свою знаменитую шляпу с перьями; боролся он и физически, и духовно: он, мол, отвечает за этих пролетариев предместья, добровольцев, идущих в бой под его знаменами. Гифес, Тренке, Предок и гарибальдийцы напрасно орали ему в лицо: стоит ему только высунуть иос за пределы Бельвиля, и его тут же схватит полиция! B такую ночь, когда весь Париж воспламенен мыслью о неотвратимости pern ающего удара, никто даже этого не заметит, его aрест ничему не послужит, только ослабит революционное движение как раз в то время, когда оно переживает самый мрачный после 4 сентября период... Полицейские, тюрьма Мазас, военный трибунал -- ему, Флурансу, лично на них наплевать, да еще как наплевать; a что касается Революции, то на одного погибшего вожака найдется десять новых! A вот его стрелки -- другое дело, он их организовал, их обучил, он преподал им тактику герильи, ee стратегию, не известную кожаным штанам, он сам учился ей с шестьдесят шестого по шестьдесят восьмой год, среди скал и трех гор, среди их снежных вершин, между тремя морями -- Эгейским, Ионическим и Средиземным. Даже золотая пена его кудрей и бороды трепетала, когда он извивался, как уличная девка, пытаясь вырватьея из цепких рук и схватить свою огромную турецкую саблю. Нет! Ни один полковник не сможет на

учить его батальоны следовать той методе, какую он им преподал. Его стрелки не понимают традиционную воинскую команду, созданную для оглупления серой скотинки. Усвоенные ими правила дисциплины и порядка ничего общего не имеют с идиотской методичностыо казарм и фортов, они, эти правила, революционны по самой сути. Настоящий мятежникам, которых он воспитал, предлагают снова обратиться в тупых служак, да еще под огнем, впервые под огнем.

-- Со мною они сумеют обрушиться прямо на голову пруссакам, даже не разбудив их, и исчезнуть до подхода подкреплений. A 6ез меня они пропали, битва для них кончится резней или беспорядочным бегством!

-- Есть же командиры батальонов и рот, офицеры твоей же выучки.

-- Трошю их всех разжаловал. Так ему легче будет кричать во всеуслышание, что бельвильцы дезорганизованы, что они трусы.