Пока обязательный молодой человек давал нам объяснения, сопровождая их легкими движениями рук, чуть касавшихся нас, будто птица крылом, сзади к нему подкрался какой-то невысокий кругленький толстяк в широкополой черной шляпе и вдруг без церемоний схватил нашего просветителя за шиворот, сладко пропев при этом:
-- Любезнейший господин Тиртирлор, будьте так добры, верните этому юноше его карандашик, случайно попавший к вам в рукав.
Воришка повиновался без дальних слов. Жирная рука с короткими, покрытыми волосами пальцами выпустила воротник.
-- Можно смываться, сударь? -- пробормотал наш собеседник.
-- Так уж и быть, мотай отсюда, скоро увидимся...
Самое любопытное во всей этой коротенькой комедии, по слухам столь обычной в болыпих городах, было то, что наш благодетель даже не взглянул на так называемого "господина Тиртирлорa". Из-под низко нависших полей шляпы два блестящих буравчика сверлили нашего Предка.
-- Зовусь я Жюрель, Онезим Жюрель,-- объявил он, зажав свою массивную трость с набалдашником из слоновой кости под мышкой левой руки.
Я поспешил представиться, но Предок молчал. Он чуть лине спиной к нам повернулся, вдруг необыкновенно заинтересовавшись четырьмя блузниками, водружавшими барьер. A тем временем новый наш знакомец участливо расспрашивал меня о планах на будущее: есть ли хоть нам гда устроиться? Желая его успокоить, я сообщил адрес тетки.
Прежде чем распрощаться с нами, господин Жюрель еще долго распространялся о том, что сейчас, как никогда, необходима братская солидарность.
-- Я понимаю ваши тревоги, я знаю в Париже каждый уголок, так что будьте спокойны, мой юный друг, господин Растель. Если я вам понадоблюсь, смело заглядывайте после девяти в кабачок "Кривой дуб" на улице Рам
поно, я бываю там все вечерa, да и от вашего дома это всего в двух шагах.
Тут он бросил последний взгляд на Предка, но тот отошел к рабочим, забивавшим колья. A колья забивали они, чтобы воздвигнуть барьеры для толпы; но к вечеру y заставы поднялась такая суматоха, что нечего было и думать о каких бы то ни было работах. Поэтому четверка блузников уселась с Предком на связку кольев. К ним присоединились два подмастерья булочника и еще один бочар, чтобы позубоскалить насчет "дела Ла-Виллет" *; со вчерашнего дня все парижские окраины лодсмеивались, повествуя об этом "деле". Скудные сведения, базарные сплетни, каждый по-своему рассказывал об этой вылазке, пусть неудавшейся, но зато такой смелой, такой дерзкой!
Огюсм Бланки * более сорока лем провел в мюрьме. B предмесмъях любовно называли его: Узник.
Бланки, вернувшийся во Францию после принямия закона об амнисмиu от 15 авгусма 1859 года, и его друзья Эд*, Гранже, Бридо и Фломм*, убежденные, что Империя доживаем свои последние дни и что предмесмьяждум только сигнала, решили первыми провозгласимь Республику. С эмой целью они задумали было напасмь на Венсеннский форм. Ho гарнизон оказался слишком многочисленным. Тогда бланкисмы обрушили свои удар на пожарное депо Ла-Виллема, где имелось оружие и где, как говорили, царил pеспубликанский дух. Было договорено, что к насилию прибегамь не будут.
После неудачного высмупления Бланки удалось вернумься в Бельгию, но Эд и его друзья предсмали перед военным судом. Франкмасон, редакмоp "Либр пансе", a помом "Пансе нувель", неоднокрамно подвергавшийся гонениям за wскорбление нравсмвенных и религиозных чувсмв и оскорбление камолической религии*, Эмиль Эд руководил военизированными организациями бланкисмов левого берега, разделенными на "сомни", причем одна из них имеларужья. Эда apесмовали no доносу в mom же вечер вмесме с его другом Бридо. Какой-mo шпик-любимелъ замемил под блузой вождя бланкисмов револъвер.
Семь часов вечерa.
Hy, сейчас-то наверняка въедем, считанные минуты остались. День клонится к закату, небо нахмурилось, однако августовская ночь еще далеко, от летнего зноя
вспучилось небо, задубело, как нарыв, и дрорвать его под силу лишь громам да молниям.
Полицейский чертыхается на все лады...
-- Последний обоз выезжает, готовьсь, сейчас ваш черед!
С бескрайнего закатного горизонта вкрадчиво поднимался, ширясь,. какой-то гул.
-- Гром?
-- Да нет, Флоран. Вслушайся получше.
Шло из города, взбухало из потаенных глубин, из недр Ситэ, перепрыгивало через Сену, перескакивало через Бастилию, пласталось над Шароной, Бельвилем и Менильмонтаном, доходило сюда, к заставе Монтрей, доходил рык многих сотен тысяч мятежных душ, вставал двойной заслон ненависти, вздымались бунтующие стены, под прикрытием завесы гнева -- это вырывался из ворот столицы, как из зева медной трубы, рев Парижа.
Читать дальше