Тюлени, словно камни-валуны, лежали спокойно. Родион опустил бинокль. - Стоп, хватит! "Садко" остановился. Палуба сразу ожила. Отовсюду, изо всех люков и дверей выбегали зверобои, на ходу застегивая на себе куртки, ремни, хватали багры, вскидывали за спину зверобойные винтовки. Спустили трап. Родион из бочки указывал направление. Плотные ловкие мужчины в ватниках, полушубках, брезентовых куртках, сойдя на лед, гуськом направились к залежке. На ходу разделились на группы. Вперед выбежали стрелки. Три шеста-вешки с флажками - бригадные знаки остались стоять в разных местах. Вот уже ветер донес до корабля сухой треск винтовочных выстрелов. Сверху Родион видел, как, перебив самцов и утельг из винтовок, зверобои взялись за багорики и стали забивать молодь. Рассыпавшись по льду, перебегая с места на место, они то взмахивали баграми, то внаклонку ошкуривали убитых зверей. "Садко" тем временем подошел поближе к ним и остановился. Команда стала готовиться к приемке добычи: отворяли люки в трюм, добавляли туда колотого льда, разравнивали его. Вскоре ундяне подтащили к борту свои юрки и, положив их тут остывать на снегу, пошли обратно. Навстречу им волокли добычу другие. Через недолгое время всю льдину возле ледокола усеяли аккуратные связки тюленьих шкур и тушек. Позади, у полыньи, осталось опустевшее поле со снегом, изрытым мужицкими бахилами, забрызганным тюленьей кровью. На корабле погромыхивала лебедка, поднимая со льдины и опуская в трюм связки шкур и собранные в плетеные мешки тушки, бригадиры вели учет добытому зверю. Часть ундян спустилась в трюм укладывать груз. К вечеру добычу погрузили, люки задраили, палубу вычистили, все привели в порядок. Усталые люди ушли в жилые помещения. Родион сдал вахту и спустился в кубрик. Ночью наблюдательная бочка не пустовала: дежурный ледовый лоцман высматривал во мраке под звездным небом дорогу для "Садко". По безмолвным пустынным льдам скользил голубой луч прожектора. Все так же ритмично работала паровая машина, и от ударов о лед вздрагивал корпус корабля. В жилых помещениях "Садко" народу - густо. Кроме команды, на судне находилось восемьдесят зверобоев. Даже красный уголок пришлось занять и, когда показывали фильм, поморы аккуратно складывали в угол свои пожитки. Ледокольный пароход возвращался из зверобойной экспедиции к родным берегам. Ундяне отдыхали, отсыпались. Им еще предстояло добираться от парохода домой по бездорожью, по заснеженной тундре. В кубрике занимались кто чем. Любители домино стучали костяшками, хозяйственные мужики чинили одежду, обувь, чтобы явиться домой в лучшем виде. А люди беспечные, склонные к праздному времяпрепровождению, вроде Григория Хвата, говоря по-флотски, "травили", а попросту изощрялись в болтовне. Григорию было уже за сорок. В шапке рыжеватых с курчавинкой волос проглядывала седина, на загорелом лице - у губ и глаз - морщинки. Но глаза еще были острые, цепкие, по-прежнему молодые. - Вот придем домой - первым делом в баньку. Женка будет спину мыть. Люблю, когда она моет. Приятно... Анисим Родионов резался в домино с Николаем Тимониным. У того в последние два года все дочери повыходили замуж и без лишних слов сделали Николая уже трижды дедом. Анисим и Тимонин, оба в тельняшках, розоволицые, потные, словно вышли из парной. В кубрике душно, жарко, пахло краской от труб. Анисим зацепился от скуки за банные разговоры Хвата: - Кто о чем, а... - он не договорил, махнул рукой, дескать, придумал бы что-нибудь получше. - Да, все о баньке, - Григорий заложил большие руки с рыжеватой порослью за голову, потянулся: - Ты, Родька, обучил Густю себе спину мыть? Родион пытался читать, но свет в кубрике слабый, лампочка все время мигала. Он опустил книгу. - Дело нехитрое. - Верно. Не мудреное дело. А я скажу, что жену, как хорошую собаку, надобно всему обучить: и спину мыть, и бахилы с ног стягивать, и в рыбкоон за бутылкой при надобности бегать. Все должна уметь делать настоящая жена. А промысловым делам ты ее учил? Сети вязать умеет? А ставить их да трясти?1 - Все умеет. - Это ладно. А то, смотрю, нонешние женки не больно-то до промысла охочи. Им бы только щи варить да детишек рожать. Вот старые женки - те все умеют: тюленя багориком бить, со льдины на льдину, не замочив подола, прыгать, на тоне сидеть, погудилом1 править... - Доведется - и моя все сумеет. - Хорошо, что сумеет, - одобрил Хват. - А ты уверен, что твоя женка верна тебе? По два месяца дома не бываешь. Не каждая жена может выдержать такой срок... - А твоя? - спросил Родион. - Что ты все про других? Ты про свою скажи. - Моя уж стара. У меня без сомненья. Крепко на якоре сидит. А скажи, пароходские тебя, часом, не разыгрывали? - перевел Хват разговор на другое. - Нет? Меня так один хотел разыграть, когда в море вышли. Иду я из кубрика на камбуз за кипятком, вижу - высовывается в люк из машинного отделения чумазая башка с седыми усами. Шишка на лбу - во! - с кулак. Руки ветошью вытирает, на меня уставился. Я спрашиваю: "Отчего, мил человек, у тебя шишка на лбу?" А он отвечает: "А я, говорит, как пришел из рейса домой, то прежде чем дверь в квартиру отворить, в замочную скважину решил поглядеть - нет ли дома посторонних... Ну, а жена тем временем в магазин собралась, как размахнет дверь, да мне по лбу!.. Вот и шишка". - "Здорово, говорю, тебя женка поприветствовала посля долгой разлуки!" - "Да, отвечает, она у меня такая. Все делает с ходу, рывком, и шишку мне тоже рывком припечатала". Ну вроде я его самолюбие задел, чувствую, он мне тоже собирается шпильку подпустить. Вот кончил он вытирать руки о ветошь и говорит: "Послушай, добрый человек, сделай одну услугу. Мне, говорит, на палубу вылезать некогда, машина держит". - "Какую услугу", - спрашиваю. "А сходи к старпому и передай от меня, Сергеича, просьбу: пускай он выдаст с полкило аглицкой соли, по щепотке в топку подбрасывать. А то уголь плохо горит. Понял?" - "Понял", - отвечаю. А сам смекаю, что такое аглицка соль. Мне как-то в Унде фершал давал ее от одной интересной хвори. Я и говорю усатому: "Сходи сам, ежели у тя крепко закупорило..." Ну, он усищами зашевелил, голову задрал - сдавай грохотать. "Молодец, говорит, помор! Не дал себя поддеть на крюк. Даром, что из деревни!" А я ему в ответ: "Вот ты лясы со мной точишь, словно баюнок2, а в машинном у тебя непорядок: течь! Разве ты не слышал, как тревогу по судну играли? Вся команда по местам разбежалась". Он перестал смеяться, глаза вытаращил: "Течь?" - да как сиганет вниз по трапу, только его и видел. - Ловко! - вдоволь посмеявшись над механиком с шишкой, сказал Родион. Пробили склянки. - Довольно травить, - распорядился Анисим. - Кто нынче у нас вахтенный по мискам? Айда на камбуз. После ужина Родион собрался на вахту. Переобулся в теплые валенки, принесенные из сушилки, надел ватник, нахлобучил мохнатую шапку из собачьего меха. Постоял, словно бы запасаясь на всю вахту теплом жилья, и шагнул к двери. Хват сказал вслед: - Ежели увидишь из бочки Унду , - меня разбуди. Глянуть охота. - Разбужу, - ответил Родион, приняв шутку. По палубе гулял ветер, резкий, с посвистом. Гудело в снастях, в мачтах, антенне. Выйдя на бак, Родион посмотрел вверх, крикнул: - Эй, Василий! Услышав его, сменщик вылез из бочки, спустился на палубу. - Как там, донимает? - спросил Родион. - Ветрище... - Иди грейся. И вот опять Родион в бочке, опять разглядывает в бинокль торосы, полыньи, прикидывает на глаз толщину льда на изломах. Темнеет. Видимость теряется. Родион включает прожектор, и он освещает узкую полосу по ходу судна. От торосов, что поодаль сторожат море, ложатся резко очерченные тени. А дальше - тьма, плотная, настороженная, будто чего-то выжидает. "Садко" идет средним ходом до пяти узлов, раздвигая податливое ледяное крошево. О нос, о борта стукаются льдины. Ветер гуляет по палубе. На его удары тихим звоном отзывается рында. Сдувает ветер с палубы сухой, мелкий, словно крупа манка снег, забивает им все щели, зазоры у фальшборта, у надстроек, гонит резкими ударами снежинки под барабан с якорной цепью... В затененной от лучей прожектора воде за бортом Родион видит дрожащее отражение крупной звезды. Мелькнуло и пропало. Откуда звезда? Небо сплошь за тучами. А может, показалось? Может, это не звезда, а игра света от топового огонька на верхушке мачты? Ветер все крепчает. Через каких-нибудь полчаса на судно налетает снежный заряд, и перед Родионом возникает плотная белая пелена. В лучах прожектора снег летит скопищем белых мотыльков-однодневок. Упрямо пробирается "Садко" сквозь льды и пургу.
Читать дальше
