Николай Ильюхов - Партизанское движение в Приморьи. 1918—1922 гг.

Для руководства действиями оставшихся на Сучане партизанских отрядов, для связи с Владивостоком и партийной организацией и для наблюдения за скрытым в тайге нашим госпиталем Ольгинский исполком выделил тройку под председательством т. Титова, в которую вошли члены исполкома Иванов и Глубоков. Другие члены исполкома и ответственные работники, по решению исполкома, ушли в соседние районы и должны были держать связь с оставшимися на Сучане. Слинкин, Владивостоков (раненый), Игорь Сибирцев и с ними тт. Лазо, Жук и Губельман по тайге направились в Анучинский район, откуда потом ушли в долину Улахе и в Чугуевскую волость. Жутко и больно до слез было сознавать то, что произошло со всей нашей организацией, достигавшей уже довольно значительных размеров, насчитывавшей тысячи стоявших под ружьем… Куда девался революционный боевой дух, которым дышали все, которым веяло от всех?..

Но как раз здесь нам хочется рассказать о том, как геройски умели умирать партизаны, когда они попадались в руки палачей. Вот один из примеров такого героизма.

После того, как план боя в ущельи «Щеки» не удался, партизаны отступили в Хмельницкую. С известием об этом т. Лазо послал в Ревштаб и исполком своего юного адъютанта Яшу Попова [11]. При возвращении из штаба в Хмельницкую Яша и его спутник, шахтер-партизан Байбородов, были окружены белыми и интервентами. Случилось так потому, что высланные навстречу Попову два верховых партизана, будучи оттеснены с дороги пришедшими из Бровничей американцами, разъехались с Поповым и не могли предупредить его, что Хмельницкая уже оставлена партотрядами. Увидев себя окруженными, Яша и Байбородов, ехавшие верхом на лошадях, пытались убежать, но после первого же залпа со стороны белых Байбородов свалился, убитый вместе с лошадью. Следующий залп, и под Яшей убивают лошадь; он ранен в ногу, придавлен лошадью и не успел еще вызволить винтовку или наган, как уже был в руках разбойников. Его доставляют в школу к генералу Смирнову, уже известному нам по своим зверствам, и здесь начинаются для Яши муки ада. Раненого его подвергли сначала тягчайшей экзекуции. Из школы перевели в дом крестьянина Диомида Суховия и здесь на глазах собравшихся крестьян подвергли допросу и пыткам. Сюда же стеклись американские, японские и сербские офицеры как на какое-то зрелище, торжество. Они хотели вымучить от Яши сведения о численности, вооружении и планах партизан. Но Яша ни на один вопрос не дал желательного для них ответа и, как только палачи приступали к новым изысканным пыткам, он повторял, что ему не страшно и не больно переносить муки за дело трудящихся, за советы. На голову его сыпались удар за ударом, но, истекая кровью, он не сдавался. Ему кололи тело и под ногти шилом, вилкой. Женщины-крестьянки падали к ногам «их высокоблагородий» и «превосходительств», умоляя скорее убить или пощадить, но не мучить. Тщетно… Ген. Смирнов, указывая крестьянам на Яшу, твердил: «Ведь это же жид (Яша — крещеный еврей): они, жиды, вас мутят». Наконец Яше выбили один глаз, и он потерял сознание. Облили холодной водой, привели в чувство, и опять муки. В довершение всего, когда он не мог уже держаться на ногах и говорить, его дали на растерзание головорезам, которые, привязав его ногами к салазкам, уволокли по улице на берег Сучана и тут домучили — добили камнями. Тело Байбородова тоже шашками разрубили на куски.

Продемонстрированная ген. Смирновым перед крестьянами ненависть к евреям, имевшая целью вызвать озлобление против «комиссаров-жидов», возымела обратное действие. Старушка Суховий, от которой авторы этих строк с мукой в душе выслушали до конца о виденных ею пытках Яши Попова, так закончила свой неоднократно прерываемый истерическим плачем рассказ: «А щоб тому генералу лыхо було. Щоб сердце его погныло. Ну, яка ж бида, що вин жид був… Вин ни одного слова не казав про вас, про партызан. А ще жид… А як ушли воны, то мы узяли их обоих тай поховали умисти и хрест поставили. Нехай бог суде — хто лыхий чоловик був, а хто добрый. А тилько ваш Яша гарный хлопец був…».

Тов. Попов Яков Николаевич (псевдоним Миша Мошкин), б. адъютант командующего Сергея Лазо. Замучен белыми и интервентами в дер. Хмельницкой 13 июня 1919 года.

Теперь возвратимся к дальнейшему повествованию о ходе нашей борьбы.

Чтобы понять все происшедшее, надо без страха, без малейших попыток к замазыванию ошибок, допущенных со стороны руководства, поискать социальные корни и разобраться со всей объективностью во всем описанном развале. Грабительский разгул (мамаево нашествие, как называли крестьяне) белых и интервентских полчищ, сопровождавшийся массовыми арестами, высылками, расстрелами и пытками крестьян и попадавшихся в плен партизан, имел последствием панику, охватившую все население. Крестьяне сначала хлынули с семьями в сопки, оставляя дома и хозяйства на произвол судьбы, а потом снова вернулись, придавленные, в бессильной злобе. Стал слышаться ропот: «зачем было драться, зря нас завлекли» и т. п. Такие разговорчики начинались еще тогда, когда отряды не были распылены, а отступали под натиском врага. Конечно, сохранить самообладание, революционную выдержку крестьянство при виде разбойничьих полчищ не могло: ведь на его глазах расхищали его добро, из-за одного слова возражения он рисковал стать «на голову короче». Крестьянские партизаны тоже не могли не впасть в уныние. Ведь не раз уже были разорены их очаги, и теперь панический страх естественно передавался в их ряды. И многие из них пали духом, почти совсем выпустили винтовку из рук и с поникшей головой и потухшим взором вторили в тон крестьянам: «не надо было браться за оружие», буквально повторяя фатальную фразу, сказанную когда-то Плехановым. В этом сказалась крестьянская психология, отсутствие классовой спайки. Вот это и была причина, притуплявшая сознание необходимости сохранения единства.