М. Загребельный: Лев Троцкий

Одесса открыла школьнику радость чтения, сделала из любознательного и мечтательного сельского мальчика профессионального книгонавта. В первых классах Лев зачитывался Пушкиным, Некрасовым, Салтыковым-Щедриным. В училище приобрел первый самостоятельный опыт издателя, основал рукописный журнал «Капля» и с энтузиазмом первопроходца помещал там свои стихи и рассказы на украинском. «Все, что в дальнейшем жизнь давала интересного, захватывающего, радостного или скорбного, было уже заключено в переживаниях чтения, как намек, как обещание, как осторожный и легкий набросок карандашом или акварелью».

Любовь к художественной литературе была первой, но не единственной. Пытливый ум, который методично тренировали добросовестные преподаватели, носители германской обстоятельности, четкости, выверенности фразы, воспылал страстью к классической философии, обществознанию, высокой теории. Одним из первых таких произведений для юноши стала «Эристика, или Искусство побеждать в спорах» Шопенгауэра. Так, шаг за шагом постигал Троцкий вершины мировой литературы, учился у великих искусству обобщать явления жизни и формулировать собственные подходы. Александр Солженицын обратил как-то внимание на то, что годы пребывания в Одессе оставили Троцкого равнодушным к морю. Да, его влекли другие дали, пыль библиотечных полок была милее всего на свете. Вообще само восприятие Троцким природы, окружающей натуры, образов открывает в нем личность, как говорят, не от мира сего. Он предстает дервишем, шаманом, проповедником, в немалой мере носителем догм, он оторван как от природы, так и от самого человечества. Да, на трибуне он без труда завораживал на несколько часов кряду массы слушателей. Но при этом был не в состоянии объяснить то, что им было просто недоступно. Или же сам сомневался в провозглашаемых лозунгах?..

Маленький горожанин Лев не отрывался от книг из-за неуемной тяги к знаниям. Ему не хватало времени побольше узнать, запомнить. Только на каникулах в Яновке он позволял себе транжирить время, мог проскакать верхом на гнедом жеребце до Бобринца, покрасоваться на улицах в назначенных одесским окулистом очках, грамотным, отличником, да еще и лихим наездником, и гордо вернуться домой.

Когда со времен гражданской войны Троцкий превратился в страстного охотника и рыболова, яновская закалка помогала ему в многодневных походах. Школьником Лев уже ходил с отцом в поле на уборку озимой пшеницы, в кожаном поясе с медной бляхой и картузе с желтым сверкающим на солнце гербом. Отец брал у старшего косаря Архипа косу попробовать, «яка озима солома». Косит справно, режет низко-низко, ровно-ровно бреет. Лев замечал, как по-разному наблюдали работники за хозяином. Архип явно одобрительно, некоторые холодно, мол, хорошо ему свое для показу косить. Школьник помогал отцу со счетоводством, вел учет выданных работникам продуктов и денег. Обманов никто не допускал, но отец неизменно жестче сына толковал условия найма. Сын его сторону не принимал, бывало, ссорился и уходил из дому с книгой. Ему был чужд инстинкт приобретательства. От мелкобуржуазного жизненного уклада Яновки он отчалил резким толчком на всю жизнь. А суета торговой, разноплеменной, пестрой, крикливой Одессы навсегда останется в памяти у Льва как годы возмужания, освоения науки мыслить: «Мальчик не был лишен самокритики. Он был даже скорее придирчив к себе… Мысль о том, что нужно стать лучше, выше, начитаннее, все чаще щемила у него в груди. Он думал о назначении человека вообще и о своем в особенности».

Вторая жена Троцкого Н. И. Седова (1882–1962) познакомилась с ним в Париже, где она, местный старожил, помогала обустроиться эмигранту. Первое ее желание состояло в том, чтобы поделиться своими впечатлениями от парижских достопримечательностей, показать красоту музеев. И после первых прогулок услышала в ответ о Париже: «Похож на Одессу, но Одесса лучше». Троцкий пояснял: «В сущности, это была борьба варвара за самосохранение. Я чувствовал, что для того, чтобы приблизиться к Парижу и охватить его по-настоящему, нужно слишком много расходовать себя. А у меня была своя область, очень требовательная и не допускавшая соперничества: революция».

Льву запомнилось 20 октября 1894 года. На другой день отменили занятия, чему тихо радовались школьники. На входе швейцар препровождал всех в большой зал, где батюшка в золотых очках отслужил панихиду по Александру III. «Событие казалось громадным, – вспоминал Троцкий, – даже невероятным, но далеким, вроде землетрясения в чужой стране».