М. Загребельный: Лев Троцкий

У Давида Леонтьевича (Львовича) Бронштейна (1843–1922) и Анны, или Аннеты, Львовны, урожденной Животовской (скончалась ок. 1910) не было наследства либо классовых привилегий. Потомки яновчан и сегодня уважительно делятся семейными воспоминаниями о Давиде Леонтьевиче. Рачительный, настоящий хозяин, правда, крутого нрава. Лев был мягче. Однажды, тогда еще ученик реального училища, он приехал из Одессы на каникулы. Увидев, как сезонным рабочим вынесли нехитрый обед в корыте, он не мешкая помчался в Бобринец и накупил гору столовых приборов и фарфоровых, не фаянсовых, тарелок; позже, в голодную пору военного коммунизма, по личному указанию Троцкого в Яновку не единожды доставляли продовольственную помощь.

Фамилия Бронштейн происходит из двух слов на идиш: «брон» – коричневый и «штайн» – камень. В первой половине XIX века род Бронштейнов мигрировал с Полтавщины осваивать новорусские степи, целину южноукраинских ковыльных степей. Здесь, около Бобринца, по соседству с немецкими колонистами, они основали поселение Громоклея – одноименное название с речкой, правым притоком Ингула длиною чуть больше 100 километров. Существует давний спор, будто Давид Бронштейн был в колонии приемным ребенком, переданным в Громоклею на воспитание по просьбе живущей поблизости овдовевшей княжны, родственница которой родила мальчика от служившего в имении аристократов незаконного сына Пушкина. Воздержусь от собственных оценок. Только плесну масла в огонь полемики. Сторонники родства Троцкого с Пушкиным в качестве одного из решающих аргументов приводят их общее заболевание – падучую. Но сам Троцкий полагал свой недуг унаследованным от матери. Впрочем, на фоне легендарной жизни вождя меркнут любые предания.

Бронштейн-старший обладал некоей пассионарностью, предпринимательским гением. Он без колебаний покинул колонию Громоклея и дистанцировался от ее замшелых порядков. Маленький Лев, которого возили в колонию осваивать азы грамоты, с ужасом наблюдал, как по решению колонистов неугодного, на их взгляд, собрата отправляли в ссылку в Сибирь «как вредного члена общества». Давид Леонтьевич сначала покупал и арендовал земли, и Лев на примере взрослых, соседей отца постигал азы рыночной экономики. Многие помещичьи семьи с их французским языком, бильярдом и прочим беспутством без надлежащего внимания к своему хозяйству разорялись. «Они валились, как сухие листья с дерева». Бронштейн-старший тем временем арендовал все больше земли. Он настолько развернул зерновое хозяйство, что отказался от услуг заезжих негоциантов и экспортировал зерно через посредника прямо в Николаевском порту. Бывали и кризисы. Так, однажды он посетовал, что эта, как ее… Аргентина выбросила слишком много зерна и сбила цены.

Анна Львовна была верующей и любящей матерью. Она выросла в городе и чувствовала себя в селе неуютно. Только четверо из восьми ее детей не умерли в детстве от болезней. Лев был пятым ребенком. Впоследствии его младшая сестра Ольга вышла замуж за большевистского вождя Каменева, а затем ее расстреляли в первые месяцы войны в Орловском централе.

В свои семнадцать лет, уже покинув отеческий дом, Лев порадовался за семью, которая наконец возводила каменный дом, крытый железом: «Родители покупали вообще мало, особенно в старые годы, – и отец и мать умели беречь копейку…» В советское время в этом доме была начальная школа. Ее закрыли к началу 1970-х, во дворе вырыли скотомогильник. Жители соседней Кетрисановки, на берегу Громоклеи, разобрали добротные кирпичи с клеймом «Б» и возвели себе две хаты и летнюю кухню. С той поры над ними подтрунивают: «Вот придут Бронштейны…»

Нет, не придут, не вернутся. В гражданскую вчерашний капиталист из Яновки Бронштейн, владелец земель, стад, кирпичного завода, мельницы, броварни, недвижимости, постоялого двора и аптеки в Бобринце, чудом уцелел, несколько сотен километров прошел по пылающей Украине. Перед смертью начальствовал на государственной мельнице под Москвой, любил на родном украинском посудачить о видах на урожай с наркомом продовольствия Цюрупой. Когда он умирал, Лев стоял на трибуне перед делегатами конгресса Коммунистического Интернационала.

Всех, связанных родственными узами, просто знакомых Троцкого на Кировоградщине репрессировали в 1930-х. Колонию Громоклея уничтожили фашистские захватчики. Сегодня на ее месте голая, без единого камешка степь. До начала 1960-х годов на разоренном яновском еврейском кладбище уцелела одна-единственная надгробная мраморная плита на могиле матери вождя. А затем вандалы прицепили трос к трактору и сорвали надгробие в поисках клада. Не прошло и нескольких недель, как один из них попал под трактор и умер по дороге в больницу, второго убила балка горящего дома.