Даниил Коцюбинский - Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

«Только, – говорю я Хвосту, – я и тебя и яво (Белецкого) насквозь вижу. С горя беру. Ну и Вобла будет только по пустякам, а как ежели мне всерьез чего понадобится… то сам крикну». – «Не беспокойсь, – грит, – сразу заявимся…»

Опосля, уже перед тем как разстаться, говорит мне Хвост: «Г. Е., хватит ли тебе на твои расходы по 1500 руб.?» – «Ладно, – говорю. – Ежели не хватит, то я знаю, где ключ от казны спрятан». Ухмыльнулся. «Я, – грит, – не об этом!» – «А коли не об том, то и говорить не о чем». На том и расстались. <���…>

Сказал Аннушке, штоб написали в ставку Папе такое: убрать Климовича 32, так как он, хоча и вхож ко мне, похуже лютаго ворога. Ходит затем, штобы подглядывать да подсматривать. А главное, тем плох, што носит вести на половину Старухи 33.

Ну вот. Значит, штоб написать об этом Папе. А как только Климовича уберут, – Хвост сам за ним подастся. Потому это пора. А как нам неудобно сразу убирать и министра, и его товарища, то начать надо с Климовича. А потом и Хвоста. Мама написала.

Еще велел написать Папе, штобы до моего сказу никого замест Хвоста не назначать. А я должен тут померковать об одном человечке. Вот. Окромя того, што велел написать, еще наказал Н. П. [Саблину] 34, штобы он на словах передал Папе, што хоча я тут и гляжу за всем, но што бунты со дня на день могут начаться. Што необходимо иметь свой глаз за Думой, котора не только не может успокоить народ, а еще подливает масла на огонь. Вот.

Што особенно ненадежный Гучков 35, он все сбивает Толстопузаго – взять над Папой што-то на манер опеки. А посему, чем скорей убрать Климовича и Хвоста… тем и лучше, потому што эти дружки все с Думой шушукаются. И еще, штоб ждать с назначением новаго, штобы не нажить новую беду. Ведь Папу все надо за хвост отдернуть, потому там компания теплая. Науськают. Подставят свово, и тогда выталкивай. Этот старый немец Фредерикс 36хоча и говорит: «Я этим делом не нуждаюсь, людей не назначаю, мне только дорог покой Папы», а все врет. Ежели не сам от себя, так чрез зятька все нос сует. Особенно ежели узнает, што како распоряжение отсель от меня чрез Маму. Тут и советчики, и дружки…

Потому ежели уж очень крупну перемену надо, то либо Маме к Яму, либо Папу сюда, хоча на пару деньков требовать надо. Тут еще легче. Соскучившись по Маме, так ужо все Ей уступочку сделает.

Вот я все требую чрез Н. П. [Саблина], а полнаго у меня к яму доверия нету. Не знаю, для чего парень старается. Мама к яму всем сердцем… А он? Кто ж яго знает? И у яго одна голова на плечах. Стоит не токмо меж мужем и женой, а меж Царицей и Царем… Дело тонкое. Легче по канату над ямой итти, чем так-то! 37

Как же такому доверить? У яво совесть куцая и дорожка с проулочками. Вот!

Вот прислали мне нового человека. Говорят, этот уже спасет Рассею. Поглядел на него… и думаю – бошкавитый. Только все же с дудочкой. В голове дудочка… Мне его Бадьма прислал. А он, известное дело, посылает из своей лавочки 38.

Коли с ним в дружбе, значит он яво лечил. А он только и лечит, ежили в голове дудочка… К яму идут… и лечит, стервец… Здорово лечит.

Вот пришел он и говорит: «И я, и ты, Г. Е., – одна у нас болесть – спасти Рассею надо. А как ее, болезную, спасти, коли погибает она от голода, от бестолочи, от того, что у Папы в голове сквозные ветры… И еще, – говорит, – от одной беды». – «От какой?» – говорю, а сам колю глазами…

Побледнел, затрясся… одначе сказал: «И еще погибает Россея оттого, что Матушку-Царицу не всегда слушают…» Сказал, передохнул… Соврал, не подавился… 39

«Ладно, – говорю, – от того ли, от другого… одначе, какое твое лекарствие будет?»

«А вот, – говорит, – лекарствие мое какое: я да ты… ты да я!.. У меня знание, ученость, у тебя – сила… Что я приду, спою – ты пущай в дело… Моя машина, твой пар!»

«Ладно! – говорю, – только ежели што, взорву машинку… в щепы разнесу!..» – «Так вот, – говорит, – опрежь всего кое-кого убрать надо, штобы палок в колеса не ставил». – «Уберем!»

Надо было начать с Трепова 40. Я знал, что он Калинину – нож в глотку. Он хоча открыто не говорил об этом, но я уже знал… Вот.

Еще знал, что все же надо будет Трепова поддержать.

Вот приезжает Калинин и говорит: «Уже меж нас решено, што я да ты, ты да я, а дале никого близко к нам не пущать! Так вот, – говорит, – ты знаешь ли, кого нам боле всего бояться надо?»

«Ну, кого?»

«Вот кого – правых… Всяких Пуришкевичей и Замысловских?» 41

«Что так?» – спрашиваю.

«А очень даже просто, – говорит, – Папа сам правит и потому правых жалует… а правые к нему липнут… Ну, вот… А эти Пуришкевич и другие подобные очень в обиде, што ты замест Папы правишь… и тебя съесть готовы, и на меня огрызаются. Зачем через тебя прошел… Тебе бы, говорят они, идти да не в те двери… Вот… Не через лакейскую (через тебя, значит), а в парадную дверь – через Думу – значит… 42Вот… Так вот, теперь надо таку штуку сделать: Папа правый, любит правых, мы яму правых дадим, только не таких, как Пуришкевич, он патриот 43, а главное – баршок спесивый… а мы яму таких… и так всякой швали, што чрез наши руки пройдут». На том и порешили.