Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе - Навстречу Восходящему солнцу - Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией

Последний год Собаки во время правления императора Цзайтяня (Гуансюя), который европейцам известен как год 1898-й, в Пекине начался зловеще. Ближе к вечеру в день празднования китайского Нового года жители города прервали веселье, чтобы увидеть, как исчезнет солнце и потемнеет небо. На мгновение в имперской столице стало темно как ночью. Когда солнце вновь появилось на западе, в первый момент оно было похоже на новую луну. Роберт Харт почувствовал среди населения настроение «общего уныния и депрессии» и сообщил, что для императора солнечное затмение «предвещало несчастье» {819} . Другие иностранцы тоже почувствовали, что все стало как-то нехорошо. Несколько месяцев спустя врач русской дипломатической миссии, доктор Владимир Корсаков, вспоминал, что «общественная жизнь в Пекине… представлялась, несмотря на относительную тишину, приподнятой, и чувствовалось, что нависла какая-то давящая сила» {820} .

События последующих месяцев при дворе Цинов подтвердили дурное предзнаменование. Формально вся власть в Срединном царстве принадлежала Сыну Неба, императору Цзайтяню. При этом Китаем правила тетя и бывшая опекунша 24-летнего монарха, вдовствующая императрица Цыси. Весной 1898 г., обеспокоенный перспективой того, что западные страны могут вскоре опустошить его владения, как это было в Индии, Бирме и Индокитае, Цзайтянь начал всерьез задумываться о радикальных реформах. Возможно, он также хотел освободиться от властолюбивой тетушки. В июне император начал издавать указ за указом, пытаясь разом превратить Китай в современную державу.

Все шло, как хотел того Цзайтянь, каких-то сто дней, а 2 сентября Цыси вновь заявила о себе. За несколько дней она заперла племянника во дворце под охраной, казнила нескольких главных его советников и объявила, что ввиду своей «слабости» и «неопытности» Цзайтянь умолял свою тетю возобновить регентство {821} . Несмотря на некоторые волнения на улицах Пекина, ни у кого не было сомнений, кто теперь снова является хозяином Запретного города {822} .

Большинство европейцев были напуганы переворотом, осуществленным вдовствующей императрицей. Они сочувствовали молодому императору, который надеялся перестроить свою империю по западному образцу, подобно Петру Великому или японскому императору Мэйдзи {823} . Русский посланник, наоборот, радовался неудаче «ребячески затеянной Богдыханом попытки освободиться от опеки вдовствующей императрицы» {824} . По мнению Павлова, если бы император преуспел, Срединное царство оказалось бы во власти прогрессивных чиновников, гораздо более сочувствующих Англии и Японии, чем России {825} . Павлов, наверное, согласился бы с одним из ведущих экспертов по Китаю в царской армии, полковником Генерального штаба Дмитрием Путятой, который незадолго до этого писал: «Китай, предоставленный самому себе, никогда не сделается опасным для России соседом, но Китай под опекой иностранных агентов, назойливо предлагающих ему вооружение, инструкторов и стратегические планы, удовлетворяющие политическим комбинациям Запада, — такой Китай заставляет нас быть бдительными» {826} .

Одним из явных признаков враждебности реформаторов в отношении Петербурга было изгнание в августе из Цзунлиямынь Ли Хунчжана, который, как сокрушался Павлов, «являлся единственным китайским сановником… всегда готовым, по мере фактической возможности, деятельно принимать нашу сторону и всячески содействовать своим авторитетом скорому удовлетворительному решению Китайским правительством интересующих нас вопросов» {827} . Теперь, когда император Цзайтянь больше не стоял на пути, дипломат ожидал, что его страна вновь обретет тот престиж, которым она до тех пор пользовалась в Пекине {828} .

Тем не менее реставрация Цыси не вернула России благосклонность Цинов. Когда новый посланник, Михаил Гире, наконец-то приехал в китайскую столицу в начале 1899 г., он обнаружил, что позиция Цзунлиямыня становится все жестче {829} . Это отражалось в настроении новых советников императрицы, например, ее фаворита, маньчжурского генерала Жунлу, которые придерживались крайне изоляционистских взглядов- Русским казалось, что единственные иностранцы, которым еще были рады в Пекине, — это японцы. В воцарившейся атмосфере ксенофобии достижения азиатского соседа вызывали большое уважение. Гирса особенно встревожила весть о секретной делегации китайских чиновников с письмом от Цыси японскому императору, а также слухи о японских инструкторах в китайской армии {830} . К декабрю 1899 г. новый посланник начал подозревать, что между Пекином и Токио существует тайный союз {831} . Что же касается Ли Хунчжана, осенью 1898 г. вдовствующая императрица отправила стареющего мандарина подальше от столицы с поручением измерить уровень воды в Желтой реке, а в следующем году — еще дальше, назначив наместником в Кантоне {832} .