Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе - Навстречу Восходящему солнцу - Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией

Индия немеет под гнетом своих беспочвенных университетов и прочих дорогостоящих, но энергично прививаемых благ.. Зато сколько иронии таится в словах: «туземные конгрессы», «туземная необуздываемая печать», наконец «туземное право быть гражданами великой колониальной империи»! {259}

Осуждая колониальное правление как неестественное и ненормальное, Ухтомский активно выступал «против грубого англосаксонского эгоизма и стремления господствовать над слабейшими элементами» {260} . Описывая свою поездку по улицам Калькутты, князь отмечает: «История видимо создает на Востоке новые, сложные задачи для западноевропейских государств, которые не стоят по духу на почве Азии (как, напр., мы стояли и до сих пор, сами того не зная, крепко стоим), а отчасти являются лишь случайными болезненными наростами на ее гигантском теле» {261} .

Если англичане были совершенно чужими на этом субконтиненте, то соотечественники Ухтомского таковыми не являлись. В главах об Индии князь подчеркивает черты сходства между британской колонией и Россией. Славяне и индусы принадлежат к одной расе, и те и другие испытали на себе монгольские набеги и не имеют ничего общего с Западом: «Наше прошлое и прошлое [Индии] до мелочей сходны и родственны, одинаково смутны и печальны в материальном отношении и в совершенно равной мере заключают в себе залог обновленного будущего и уверенной борьбы за свои исконные права» {262} .

Рассказы Ухтомского о посещениях цесаревичем Сиама, голландской Ост-Индии и Китая также изобилуют подобными отступлениями о родстве России с Азией: «Запад… лишь тускло отражается на нашей жизненной поверхности, все под нею и в недрах народного быта проникнуто и дышит глубоко восточными умозрениями и верованиями» {263} . Подобно славянофилам полувеком ранее, князь утверждает, что русской душе чуждо чрезмерное увлечение Запада разумом. Это была одна из характеристик, которая заставляла его соотечественников обращаться к Востоку, олицетворяемому для Ухтомского Калькуттой: «Мы не меньше ее [Калькутты], на берегах Невы, облагодетельствованы светом знания; но так же, как и эта “порфироносная” представительница индуизма и даже отчасти индийского ислама, склонны чувствовать свою духовную политическую обособленность от отягощенных слишком требовательною цивилизациею германо-романских земель. Для нас, для нетронутого в его недрах русского Востока, для Азии основу жизни составляет вера: вера в Непостижимое, преклонение перед единою богоустановленною властью, жажда нравственного подвига и обновления» {264} .

Россию и Восток также объединяло неприятие грубого материализма. Иногда диатрибы против материалистского Запада имеют отчетливо современное звучание: «Пришельцы по мере возможности обидели и развенчали Восток. Куда они приходят для житья и наживы, — это им не родина, какою, напр., русскому быстро делается любая окраина, — это им не братья по Божескому и людскому закону: это для них — страна добровольного тоскливого изгнания, а народ — скоты» {265} . Подобно советским пропагандистам полвека спустя, князь говорит о том, что устремления России на этом континенте чисты и бескорыстны, и в основе их лежат исключительно братские чувства. Петербург, заключает Ухтомский, является естественным союзником для Азии, ее родной душой и защитником в борьбе против западной эксплуатации: «У России нет или, точнее, не должно быть солидарности жизненных интересов в Азии с державами, питающимися ее потом и кровью» {266} . [31]В примечательном отрывке из другого места своей книги автор противопоставляет благожелательного русского в Средней Азии и жестокого британца в своих колониях: «В то время как у нас на базарах Мерва и Ташкента молодой солдатик, смешавшись с толпой азиатов, запросто обращается с ними и отнюдь не чувствует себя среди каких-то глубоко ему ненавистных дикарей, типичные представители британского оружия и британского престижа в лице нижних чинов постоянно видят в инородцах подобие тварей, а не людей, так что даже насилие против них не может и не должно будто бы быть поставлено никому в особую вину» {267} . [32]

Вслед за Николаем Карамзиным ученые писали, что самодержавие было самым важным наследием российского азиатского прошлого. Как и Карамзин, Ухтомский не был демократом, и он активно защищал монархию на протяжении всей своей карьеры. Отчасти Азия была привлекательна формой правления, существовавшей на большей части континента. С точки зрения князя, помимо глубокой духовности и стойкого отвращения к материализму как русским, так и азиатам была свойственна потребность в твердом правлении: «Если уж любить и признавать родной нам соседний материк за что-то близкое духом и органически с нами единое, — то любовь должна в равной мере переноситься на всякий уголочек земли, где убежденный монархист-азиат в труде и покаянии находит задушевный ответ на самые жгучие для человека вопросы: зачем мы собственно живем и как избегнуть страдания?» {268}