Михаил Шевердин - Осквернители (Тени пустыни - 1)

И тут только Зуфар вспомнил. Ашот говорил что-то... Да, он говорил: когда привезли из-за границы новых мериносовых овец, все хивинское и степное духовенство словно взбесилось. Ишаны, имамы, муллы подняли крик. "Меринос - не овца. Меринос - поганая свинья в овечьей шкуре". Великий Каракум-ишан просто объявил, что один вид мериноса поганит душу мусульманина, и призвал истребить поганую тварь. Ашот тогда сказал: "Что только не придумают из ненависти к советской власти" - и посмеялся.

Как мог оказаться почтенный "революционер" Заккария здесь, около овечьего загона, среди дыма и огня, было непонятно. Изнеженный гуманный интеллигент и горожанин Заккария избегал жгучего солнца и песка и предпочитал ступать своими холеными ногами по коврам. Здесь, в пустыне, со своей крашеной хной-басмой до черноты бородой и золотыми очками он казался совсем неуместным. И тем не менее он стоял тут, в двух шагах от пылающего гигантского костра, равнодушно взирал сквозь очки своими прекрасными с искрой мечтательности глазами на гибель двух тысяч овец, невозмутимо слушал раздирающие вопли сгоравших заживо животных и тихо улыбался... Казалось, он хочет сказать нечто возвышенное. Но его опередил Овез Гельды.

- Эй ты, не лезь не в свое дело! - хрипло рявкнул он на Зуфара, счищая с халата песок. - Ты что, здесь работаешь?

Но огонь разгорался. Несчастные овцы вопили, и Зуфар снова бросился пробивать дорогу сквозь дым и пламя.

- Возьмите его! - свирепо закричал откуда-то издалека Овез Гельды. Дайте ему десяток горячих. Пусть, дурак, поостынет. В нагайки его!

Зуфара вытащили из огня дюжие джигиты-бородачи, но до нагаек не дошло.

- О юноша, - протянул с удивительной важностью Заккария, - что ты, неразумный, лезешь в огонь, суетишься?..

- Пустите меня! - вырываясь из рук калтаманов, завопил Зуфар. Погибают! Помогите тушить огонь!

Веселый, доверчивый Ашот! Он добродушно посмеялся над выдумками мракобесов, а теперь ценнейшие мериносы, племенное стадо погибало.

Беспомощно Зуфар озирался. Да, он опоздал. Он знал, что надо спешить, и он спешил.

Зуфар верил, что успеет предупредить Лизу, жену друга Ашота. Он верил, что Лиза успеет уехать в Ургенч. А он бы вез на руках малыша, племянника Лизы, и сердце бы его сладко томилось. Никакой награды он не ждал, кроме благодарной улыбки Лизы.

Он опоздал. Он понял, что опоздал.

Когда ночью Зуфар спешил сюда, он меньше всего думал о ферме, об овцах, о каких-то мериносах, пусть они стоят хоть миллион. Зуфар по-мальчишечьи мечтал о подвиге. Он хотел избавить от опасности ту, по которой вздыхало его сердце. Он мечтал о признательном взгляде синих глаз. Он пожертвовал бы жизнью за один взгляд Лизы...

Зуфар озирался, он пытался разглядеть, что происходит за дымовой тучей и стеной огня на ферме. Но рыжий дым застлал все вокруг: и юрты, и колодцы, и белый домик Ашота, где жила она - Лиза.

Огонь бушевал. С овцами было кончено. Ничего не могло их спасти. Зуфар пошел к юртам. Но Овез Гельды сделал знак. Калтаманы подскочили и заломили Зуфару руки за спину. Овез Гельды не верил молодому хивинцу. Он разглядывал его, хотел, видимо, утвердиться в своих смутных подозрениях. Чем-то Зуфар не нравился сардару. Или память о ледяном купании в Аму, о пережитом страхе смерти как-то смутно связывалась с этим юношей. Но Овез Гельды не узнал Зуфара.

Овез Гельды инстинктивно чувствовал неприязнь к этому хивинскому щенку. Раздражала ноющая боль в животе... Нет, сардар не собирался отпустить этого хивинца так легко. Кто его знает, зачем он сюда явился?

- Пустите! - сказал Зуфар.

- Ты кто? Ты служил у армянина? - спросил Овез Гельды. - Подумай хорошенько, прежде чем ответить.

Только теперь Зуфар заметил, что старый сардар болен, и тяжело. Он говорил медленно, с трудом. Он нетвердо стоял на ногах, прижимая руки к животу. Судорожная икота мучила его, и гримаса боли кривила губы. Незаметно Овез Гельды поддерживали со всей вежливостью под руки два молодых калтамана.

Но голос сардара был тверд, и в нем слышалась даже угроза. Совет подумать хорошенько - звучал зловеще. Зуфар почувствовал озноб, но задиристо бросил Овезу Гельды:

- Это разбой! Вы поплатитесь!

Юноша не думал, чем грозят ему его дерзкие слова. Он слишком верил в незыблемоть советского порядка в Хорезме и не осознал еще всю меру опасности. Времена дикости канули в прошлое. Так ему казалось. Но Заккария ужаснулся. Он-то знал Овеза Гельды и его банду. Он искренне жалел этого красивого, полного очарования молодости юношу. Он понимал, что ему несдобровать. Заккария попытался "повернуть колесо событий". Старый джадид верил в силу цветов красноречия. Он возгласил: