Уильям Ширер - Взлет и падение третьего рейха (Том 1)

Однако на следующий день, 15 марта, когда агрессия стала фактом, премьер-министр использовал провозглашение "независимости" Словакии в качестве оправдания за несдержанное Англией обещание. "Эта декларация, сказал он, - покончила изнутри с тем государством, незыблемость границ которого мы гарантировали. Правительство его величества не может считать себя далее связанным этим обещанием".

Таким образом, стратегия Гитлера полностью себя оправдала. Он предложил Чемберлену "выход", и тот его принял. Интересно, что премьер-министр даже не собирался обвинять Гитлера в нарушении слова. "Я так часто слышал обвинения в невыполнении обещаний, которые мне казались плохо обоснованными, - говорил он, - что не хотел бы сейчас выступать с обвинениями подобного рода". Он не высказал ни слова упрека в адрес фюрера, даже за прием Гахи и махинации, подробности о которых пока еще были неизвестны, но которые наверняка были сфабрикованы в рейхсканцелярии рано утром 15 марта.

Неудивительно, что протест, заявленный в тот день Англией, если это вообще можно назвать протестом, был настолько слаб, что немцы отнеслись к нему, а позднее и к англо-французскому протесту, с высокомерным презрением.

"Правительство его величества не имеет намерения вмешиваться в дела, в которых могут быть непосредственно заинтересованы правительства других стран... Тем не менее оно - этот факт правительство Германии непременно оценит - крайне заинтересовано в успехе мер, принимаемых для поддержания атмосферы доверия и ослабления напряженности в Центральной Европе. Оно будет сожалеть обо всех действиях, которые могут привести к нарушению атмосферы растущего всеобщего доверия..."

Нота была доставлена Риббентропу послом Гендерсоном 15 марта как официальное послание лорда Галифакса. О событиях текущего дня в ней не было сказано ни слова.

Французы, по крайней мере, были более решительны. Робер Кулондр, новый посол Франции в Берлине, не одобрял ни точку зрения англичан на нацизм, ни презрение Гендерсона по отношению к чехам. Утром 15-го числа он потребовал встречи с Риббентропом, но тщеславный и мстительный министр иностранных дел находился в это время на пути в Прагу, где намеревался вместе с Гитлером насладиться унижением сломленного народа. Вместо него в полдень посла принял статс-секретарь фон Вайцзекер. Посол сразу высказал то, о чем Чемберлен и Гендерсон еще не были готовы говорить: военное вторжение в Богемию и Моравию - это нарушение Мюнхенского соглашения и нарушение франко-германского заявления от 6 декабря. Вайцзекер, который позднее лез из кожи вон, пытаясь доказать, что всегда был антинацистом, вел себя с таким высокомерием, которому мог бы позавидовать сам Риббентроп. Вот что он вспоминал об этом:

"Я говорил с послом довольно резко и просил его не упоминать о Мюнхенском соглашении, которое, как он считал, было нарушено, и не читать нам лекций... Я сказал ему, что в свете договоренности, достигнутой прошлой ночью с правительством Чехословакии, не вижу оснований для демарша, предпринятого французским послом... и выразил уверенность, что, вернувшись в посольство, он найдет там новые инструкции, которые его наверняка удовлетворят".

Когда через три дня, 18 марта, правительства Англии и Франции собрались-таки заявить протест, чтобы успокоить взбудораженное общественное мнение в своих странах, Вайцзекер превзошел по наглости даже своего шефа Риббентропа. В меморандуме, обнаруженном в бумагах министерства иностранных дел Германии, он не без юмора сообщает о том, как вообще отказался принять официальную ноту протеста Франции.

"Я немедленно вложил ноту обратно в конверт и отдал ее назад послу, сказав при этом, что не собираюсь принимать от него какой-либо протест касательно событий в Чеха-Словакии. Я пообещал оставить сам факт без внимания, а месье Кулондру посоветовал убедить свое правительство пересмотреть текст протеста..."

Кулондр в отличие от Гендерсона был не из тех послов, которые позволяли немцам дать запугать себя. Он ответил, что нота была написана его правительством после тщательного обсуждения и что он не видит оснований просить правительство о ее пересмотре. Статс-секретарь продолжал отказываться принять ноту, и посол, напомнив ему о дипломатической практике, стал настаивать на том, что Франция имеет право донести свои взгляды до правительства Германии. В конце концов Вайцзекер оставил ноту на столе, сказав, что будет "относиться к ней, как к пришедшей по почте". Но перед этим бесстыдным жестом он заявил следующее: