Олег Соколов - Битва двух империй. 1805–1812

Действительно, переговоры с ним шли настолько туго, что в конечном итоге Бонапарт взорвался: «Невозможно быть более наглым и тупым, чем господин Колычев!» [6] [6] Там же, с. 171. — написал он своему министру 2 июня 1801 г.

Нужно сказать, что Александр и сам вскоре понял, насколько Колычев не соответствовал занимаемому месту. И тогда в Париж был отправлен другой дипломат — граф Аркадий Геннадиевич Морков. Практически ровесник Колычева [14] Колычев родился в 1746 г., Морков — в 1747-м. , граф Морков был таким же напыщенным, самоуверенным сановником, как и его предшественник. Но особенно удивляет то, что его прошлое вовсе не наталкивало на мысль, что он послужит орудием восстановления взаимопонимания между Францией и Россией. В эпоху Екатерины Морков был ярым сторонником участия России в антифранцузской коалиции. Наконец, Аркадий Иванович, мягко говоря, не блистал приятной внешностью: «Его лицо, отмеченное оспой, постоянно выражало иронию и презрение, его выпученные глаза и рот, кончики которого были всегда опущены, делали его похожим на тигра» [7] [7] Czartoryski A.-J. Op cit., p. 357. , — вспоминал Чарторыйский, а голландский посол граф Гогендорп написал: «Более некрасивого человека я не встречал в моей жизни».

Но главное не характер и внешность русского посла, а те инструкции, которые вручил ему молодой царь. Эти инструкции поражают своей пространностью. По объёму они сравнимы с главой этой книги и составлены нарочито запутанно и туманно.

Только после очень тщательного прочтения этой бумаги за абракадаброй корректных и ничего не значащих дипломатических фраз можно найти несколько слов, приподымающих завесу над истинными намерениями царя.

В инструкции раз сто повторяются слова «гармония», «согласие», а особенно часто «умеренность». Говорится о том, что нужно установить в Европе прочный мир, наладить хорошие отношения с Францией. Однако нет-нет и в размеренном, ровно текущем тексте вдруг прорываются плохо вяжущиеся с поверхностным содержанием фразы: «…всякое нарушение обязательств, заключенных с империей, вверенной мне провидением, положит конец системе умеренности, которую я себе предначертал».

Казалось бы, слова вполне логичные. Само собой разумеется, что договоры между странами не могут безнаказанно нарушаться. Однако сказанное относится исключительно к Франции, и именно ей адресована угроза. Александр пишет: «Если Первый Консул французской республики будет продолжать поддерживать и укреплять свою власть путем ссор и смут, которые сотрясают Европу… если он даст увлечь себя потоку революции… война может продолжиться… в этом случае мой уполномоченный во Франции должен будет лишь наблюдать за действиями правительства и развлекать его внимание, пока обстоятельства, более удобные, не позволят мне прибегнуть к более действенным мерам (!)».

Практически в эти же дни сходная инструкция была отправлена послу в Берлине Крюденеру. В ней можно найти абсолютно те же обороты, что и в наставлениях Моркову. Например, повторяется фраза «пока обстоятельства, более удобные, не позволят мне прибегнуть к более действенным мерам», «злобный гений революции» и т. д. Упоминая ситуацию в Египте, Александр называет пребывание там французов «гнетом врага». Обратим внимание, не «французским завоеванием», не «республиканским угнетением» или каким-нибудь еще эпитетом, а именно гнетом врага.

Наконец, говоря о возможных действиях республиканского правительства, царь твердо заявляет: «Это означает вынудить меня применить другие меры, чтобы наложить узду на стремления, несовместимые со спокойствием Европы». Как известно, в межгосударственных отношениях кроме переговоров существует только один вид «других мер» — действия железом и кровью…

Нужно отметить, что инструкции, составленные для послов, являются персональным произведением Александра. Все выдает его руку: и стиль, и чувства, точнее, одно чувство — враждебность к наполеоновской Франции.

Откуда эта странная, непонятная ненависть? Во всяком случае, она никак не могла появиться ни как следствие жизненно важных интересов России, ни как результат враждебных действий со стороны Французской республики. В это время ничто не говорило и говорить не могло о каких бы то ни было проектах Бонапарта, направленных против России.

Инструкции французским уполномоченным, рекомендации различным официальным лицам — везде в один голос повторялось одно и то же: Россия — это потенциальный союзник, с ней надо дружить: «Отныне ничто не нарушит отношений между двумя великими народами, у которых столько причин любить друг друга и нет поводов ко взаимному опасению…» [8] [8] Correspondance de Napoléon I. Paris, 1858–1870, t. 7, p. 336. — заявил Бонапарт, выступая 22 ноября 1801 г. с годовым отчетом «О состоянии Республики» перед законодательными учреждениями.