Наталия Варбанец - Йоханн Гутенберг и начало книгопечатания в Европе

Неизвестно, где находился изобретатель между окончанием В 36и восстанием Изенбурга и потом более двух лет. Конечно, от «Сивиллиной книги» — крестовопоходного призыва к «царству мира» до умеренного реформизма Дитера дистанция большая. Значит ли это, что Гутенберг «поправел»? Правело время. Нассау был не просто орудием феодальной реакции, а ярым. Зная за собою Пия II и Фридриха III, в пылу борьбы он «зарвался»: погромив и заняв Майнц, выгнал бюргеров с запретом возвращаться, изгнал (с отлучением) всех францисканцев, часть коих поддерживала Дитера, поспешил раздать имения его сторонников своим и т. д., даже отдал церковь св. Франциска солдатам под лошадиное стойло. Откуда вдруг его «милость» к Гутенбергу? После победы над Изенбургом политическая роль Адольфа тоже была сыграна: и Фридрих, и Пий, и немецкие князья всех лагерей были заинтересованы замять память о майнцском инциденте с наименьшим числом недовольных. Образ действия Нассау никому, кроме оголтелых, не импонировал. Господином Майнца он стал, но порушенного, полуопустелого, частью враждебного. Ему пришлось отступать — пойти на почетное примирение с Дитером (переговоры длились почти год) и дорогой ценой покупать присягу участников мятежа, возмещать им убытки и пр. Черед Гутенберга настал через два с половиной года после примирения. То ли известность его как изобретателя книгопечатания (главное, что среди влиятельных лиц, включая французских) сыграла роль, то ли Дитер или кто из его сторонников настаивал. Но похоже, что у Адольфа были свои причины склонять изобретателя к себе на службу. Если вчитаться в гласящий о его «милости» документ, видно, что это не дар, а договор, т. е. результат переговоров между ним и его «возлюбленным Йоханном Гутенбергом», инициатива коих, — разумеется, через третьих лиц — могла исходить только от Нассау. За присягу Гутенберга «unss getrewe und holt zu sind, unsseren schaden zu warnen» [18] быть нам верным и благоволить, остерегать от вреда. Адольф предлагает снабжение придворным дворянским платьем, зерном, вином, освобождение от военных и свитских повинностей, от всех налогов, настоящих и будущих; условиями Гутенберга, видимо, были доставка всего обеспечения в Майнц (т. е. жительство вне резиденции Нассау Эльтвилля), а главное — те услуги, которые он «в будущие времена будет, хочет и должен оказывать» [19] in kufftigen zijten will thun soll und mag. епархии (т. е. обеспечение типографской работой). Пока шли переговоры, он явно находился вне досягаемости Адольфа и, по характеру обеспечения судя, вполне обнищал, если не нищенствовал (что тогда было не зазорно, а почетно). Скорее добровольно: в грамоте есть условие — не продавать и не дарить никому предлагаемые одежду, вино, зерно; по нему можно заключить, что Гутенберг раздачей имущества уже был известен. Обнищавшего изобретателя книгопечатания Адольфу нужно было прилично поставить под свой надзор не ради приличия: и «Сивиллину книгу» и манифест Дитера он помнил и «возбудительных» листовок опасался. Текста присяги с распиской Гутенберга, какие известны для ряда других участников восстания Дитера, не сохранилось, но по косвенным данным (см. гл. V) можно полагать, что он ее принес. Вряд ли ради пожизненного обеспечения и несвободы, скорее по долгу: устраивать печатню, учить своему искусству все новых людей. На опыте социальных и собственных катастроф убедившись, что просвещение зависит не только от того, из чьих рук оно исходит, но и от той почвы, на какую падут его семена, он от своей линии сеятеля не отошел. «Репертуар» эльтвилльской типографии — латино-немецкий словарь, первое издание коего вышло при жизни и вряд ли без труда Гутенберга, — идейно нейтрален, даже патриотичен, так что и здесь он мог не кривить душой. Братство св. Виктора, к которому он до конца дней принадлежал, по составу членов отнюдь не аристократическое, в уставе своем включало совместную молитву и поминовение усопших; все, что могло быть сверх этого, не изучено. Каковы бы ни были обстоятельства его смерти, прямая его цель была достигнута: в 1498 г., в 30-летие этой смерти (но без его имени) прославляя книгопечатание, Себастьян Брандт констатирует, что

прежде доступную лишь богачу и королевскому званию, ныне встретишь везде, даже в хижине — книгу.

А еще через год то же скажет о Библии, которую можно найти даже на постоялом дворе, другой немецкий гуманист — Конрад Цельтис. И печатники к этому времени появятся в глухих и периферийных уголках Европы, и просветители среди них тоже будут. Как ни далека от наших дней та утопическая конструкция, которой служил Гутенберг, для его эпохи, а затем в течение еще двух столетий она была отрицанием социального и духовного угнетения, а потому история постаралась сперва его замолчать, потом на разные лады «пригладить».