Николай Шпанов - Дело Ансена

- Я не стрелял в него, - пробормотал тот.

- Неправда! - резко сказал Кручинин. - Сейчас я точно объясню, как вы стреляли. Кассир взял вас под левый локоть. Правой рукой вы вынули пистолет и, рискуя ранить самого себя, в двух сантиметрах от собственного сердца произвели выстрел. Пистолет вы держали слишком близко, поэтому ткань вашей куртки опалена и желтые волоски верблюжьей шерсти вместе с пулей вошли в ткань черного пальто кассира. Если вы вооружитесь лупой, то сможете убедиться в этом сами... Угодно?

"Пастор" пожал плечами и с негодующим видом отвернулся. Тогда Кручинин, сунув обратно в карман приготовленную было лупу, методически продолжал:

- Если вы ко всему набросаете схему расположения двух входных и одного выходного отверстия, проделанных вашей пулей, то поймете, что...

- На кой черт вы все это рассказываете? - вдруг со злостью перебил Кручинина лжепастор.

- Неужели вы думаете, что я дал бы себе труд пояснять все это вам? Я говорю для окружающих, - спокойно возразил Кручинин, - им это интересно, а вы... вы только объект моих объяснений. Вы, вероятно, считаете меня дилетантом в ваших делах, но еще меньше, чем я, понимают в них эти господа. Мой долг гостя отплатить им за гостеприимство, хотя бы поделившись тем, что я знаю.

- Было бы куда правильней, если бы вы не путались не в свои дела, - с прежней злобой продолжал преступник. - Здесь не Советский Союз и...

На этот раз договорить ему не дал фогт. Он с негодованием воскликнул:

- Вот уж тут вы действительно путаетесь не в свое дело! Наши власти, по доверию нашего народа, пригласили русских друзей, чтобы помочь нам выловить вас. Вот почему они здесь, вот почему они - наши гости. Мы от души благодарим их за помощь и просим довести дело до конца: объяснить нам то, чего мы не знаем. Поэтому, - фогт повернулся к Кручинину и сделал жест, приглашающий его продолжать рассказ, - будьте добры, поделитесь с нами всем, что узнали.

- Я хотел бы спросить этого человека... Эрлих - так ведь зовут вас? Вы помните, как в школе разведки вам давали наставления, куда стрелять, куда бить, как скручивать руки, как в "походе" без надлежащего оборудования пытать людей? Вы, конечно, не забыли, как была использована эта наука здесь... Но вы, видно, забыли, что и у моей страны есть счеты с вами. Вы забыли, как однажды ездили отсюда в "командировку на советский фронт", забыли, что творили на нашей советской земле.

- Ни здесь, ни там, у вас, я не совершил ни одного шага без приказа моих начальников, - заявил Эрлих.

- Совершенные вами преступления так же наказуемы, как преступные приказы ваших преступных начальников. И то и другое - уголовно наказуемо.

Эрлих сделал попытку рассмеяться, но смех не удался, преступник выглядел скорее испуганным, чем насмешливым, когда поспешно договорил:

- Но я не русский, я не гражданин вашей страны, меня нельзя судить по советским законам!

Суд, демократия и ответственность

- Можно, Эрлих!

Эти слова Кручинина прозвучали так веско, словно всею тяжестью того, что подразумевалось под ними, он на месте пригвождал фашиста. И еще раз с тою же спокойной уверенностью Кручинин повторил:

- Можно!.. И не только потому, что мой народ желает и будет вас судить, пользуясь собственной силой, а потому, что это право признано за ним, предоставлено ему народами, чьи права вы, гитлеровцы, попрали, чьи свободы вы разорвали в клочья, чью жизнь вы поставили под угрозу, чью землю залили кровью, чьи жилища и храмы разрушили, чью государственность объявили несуществующей, чьих мужчин и женщин объявили своими рабами...

- Слова, слова, слова! - крикнул Эрлих, но Кручинин не дал себя перебить.

- Конечно, - сказал он, - это выражено в словах, как и любая другая мысль, любая идея, любое чувство, которое люди хотят сделать достоянием себе подобных. Именно пользуясь словами, еще в тысяча девятьсот сорок втором правительства Чехословакии, Польши, Югославии, Норвегии, Греции, Бельгии, Голландии, Люксембурга и Франции, подписавшие "Декларацию о наказании за преступления, совершенные во время войны", обратились к советскому правительству с предложением предупредить об ответственности за злодеяния, совершаемые гитлеровцами в оккупированных ими странах. В тысяча девятьсот сорок третьем году правительства Советского Союза, Соединенных Штатов и Великобритании огласили совместную декларацию. В ней есть строки о том, что все немцы, принимавшие участие в массовых расстрелах или в казнях итальянских, французских, нидерландских, бельгийских и норвежских заложников или критских крестьян или в истреблении народов Польши, Чехословакии, Советского Союза, должны знать, что они будут отправлены в места их преступлений и будут судимы на месте народами, над которыми совершали насилия... Я вижу, вам не нравится, Эрлих, что я это так хорошо помню, но я договорю. Я знаю наизусть то, что следует дальше: пусть те, кто еще не обагрил своих рук невинной кровью, учтут это, чтобы не оказаться в числе виновных, ибо три союзные державы наверняка найдут их даже на краю света и передадут в руки обвинителей с тем, чтобы могло свершиться правосудие. Ручаюсь вам, Эрлих, я не спутал ни слова, хотя, казалось бы, каждое из них должно было огненными буквами гореть именно в вашем сознании, а не в моем. Ведь это относилось к вам, а не ко мне...