Вадим Бурлак - Русский Париж

Французы тоже интересовались творчеством Антиоха Дмитриевича. Так, в 1746 году (через два года после смерти поэта) аббат Венути перевел с русского и издал «Сатиры князя Кантемира».

Однажды, в конце марта 1744 года, к Антиоху Дмитриевичу заехал знаменитый драматург Пьер-Клод Нивель де Лашоссе.

Много лет спустя критики с нескрываемой иронией назовут его «основоположником французской слезливой комедии». Что ж, может, они и правы…

Де Лашоссе знал, что его русский друг умирает.

— Чем я могу помочь вам? — спросил он Кантемира.

— Перенесите меня в Россию, — с улыбкой ответил князь. — Много раз я пытался вернуться в Россию, но не получал на это разрешения…

Пьер-Клод улыбнулся в ответ:

— Мой друг, в далекую Россию перенести вас не смогу, а вот прогулка по Парижу, в карете, — в моих силах.

Он взглянул в окно и восторженно добавил:

— Ах, какая славная весна в этом году!

— Последняя в моей жизни… — пробормотал по-русски Антиох Дмитриевич.

— Что вы сказали? — не понял гость.

Кантемир снова улыбнулся:

— Да так… Пустяки… Я согласен прогуляться с вами по Парижу.

Он кликнул лакея и приказал:

— Одеваться!..

— Куда ж в таком состоянии?!.. Лекарь запретил вам подниматься!.. — попытался остановить хозяина Павлуша.

— Совершить прощальную прогулку по славному городу мне никто не запретит, — тихо, но твердо ответил Кантемир.

Де Лашоссе догадался, что означают слова друга, произнесенные им по-русски, нахмурился и поспешно отвернулся к окну.

На этот раз Антиох Дмитриевич не побоялся принять лекарство: «Ну и пусть пробудит оно «спящего тарантула»… Впрочем, он уже проснулся… Главное — на время погасить боль. Она не должна помешать прощанию с Парижем…».

Карета медленно катила по знакомым местам города. Набережная Сены, Лувр, Тюильри, улица Дофина, Ратуша, Дом Инвалидов…

Кантемир, глядя на величественные здания, вспомнил переведенное им на русский язык творение Шарля Монтескье «Персидские письма». Там прибывший во французскую столицу перс восхищается: «Париж — больше Исфахана, а дома такие высокие, что, клянусь, жить в них под стать лишь звездочетам…».

Внезапно карета остановилась рядом с церковью Сен-Медар.

— Вокруг могилы святого диакона Пари, как всегда, толпа несчастных, жаждущих исцеления, — сказал де Лашоссе и выжидающе взглянул на Кантемира.

— Нет-нет!.. — протестующее взмахнул рукой Кантемир и с улыбкой добавил: — Народ верит в свое исцеление, и могила святого поможет им. А мы отправимся дальше…

Прогулка завершилась лишь в вечерних сумерках. Кантемир пригласил де Лашоссе к себе, но тот отказался.

Так и простились друзья у кареты.

Кантемир был даже рад, что де Лашоссе уехал: снова подкатила боль.

— На днях загляну! — крикнул Пьер-Клод из отъезжающей кареты. — Надеюсь, вы будете в лучшем здравии!..

Кантемир ничего не ответил, лишь с трудом помахал рукой и подумал: «Уже не увидимся…».

На следующее утро он, впервые за много дней, проснулся не от боли. Мелькнула радостная мысль: «Неужели?!..»

До чего легко и в душе, и телу! Такое радостное просыпание случалось только в детстве.

Кантемир хотел отбросить одеяло и сесть.

— Нет… Обман… Смерть иногда любит потешиться над жертвой…

Руки не смогли оторваться от постели. Боль всего лишь проспала свой час. Она очнулась и принялась наверстывать упущенное время.

Ей отозвался стук в оконце.

Кантемир медленно повернул голову. Снова черная птица за стеклом. Почудилось или на самом деле? Неужели это последнее, что удастся увидеть в земной жизни?..

И отравленный шоколад из коварных, но прекрасных рук уже не понадобится…

Прощай, Париж!.. Прощай, Россия!..

Дрозд не улетал. Какой безучастливый взгляд! Ему все равно, кого и когда звать в последний путь. Второй… Третий… Четвертый удар клювом в стекло…

Прощай, Париж!.. Прощай, Россия!..