Елена Лелина - Павел I без ретуши

Наконец скучилось ему. Зачал подзывать Никиту Ивановича [Панина] домой. Его превосходительству хотелось дождаться того, как государыня изволит ретироваться, и для того отказывал ему. Зачал великий князь с ножки на ножку переступать, помигивать и смотреть на плафон, чтоб скрыть свое нетерпение. Между тем очень оно видно было, и собирающиеся на глазах тучки еще более оное показывали. Никита Иванович принужден был идтить с его высочеством. Как скоро добрались мы до своих пределов и вошли в желтую комнату, остановились все. Никита Иванович приказал с великого князя снять тут шпагу и чтоб он далее никуда не ходил. Дав ему наижесточайший выговор, оборотился к нам и сказал, чтоб мы на сей вечер великого князя все оставили и никто не говорил бы с ним ни слова. […]

17 января. После обеда, в четвертом часу, изволил его высочество сесть за учения. У меня очень хорошо учился. Окончив свое дело, изволил говорить мне о вчерашнем своем поступке, что он весьма сожалеет, что оное сделалось, что показалось ему поздно и скучно; не мог преодолеть себя, изволил просить у меня наигорячнейшим и повереннейшим образом совета, как бы сделать, чтоб таковых, как сам он выговаривать изволил, проказ вперед не было. Отвечал я его высочеству: «Иного способа я, милостивый государь, не знаю, как только что когда в публике придет к вам такое нетерпение и такая скука, то дайте тотчас волю вашему рассуждению: представьте себе, что полчаса или четверть часа разницы никакой почти не делают; что вы от того ни занеможете, ни похудеете; что все на вас смотрят и, приметя такое нетерпение и малодушие, после называть станут ребенком и никакого почтения иметь не будут. Скажут, что-де его высочеству одиннадцатый год уже, а ведет себя как пятилетний мальчик: знать что вперед надежды на него не много. Сверх того, милостивый государь, — продолжал я, — вы уже чрез искусство знаете, что всякий раз, как вы такой поступок сделаете, ужинаете вы позже и опочивать ложитесь гораздо позже, и все на вас сердятся и показывают свое неудовольствие, и так вместо мнимого вами выигрыша изволите видеть явный во всем проигрыш и весьма худые следствия. Я уверен, что когда ваше высочество во время первого к вам приступа нетерпения оными рассуждениями вооружиться изволите, то, конечно, неприятеля далеко отгоните, и никогда мы вас от него побежденным не увидим». Выслушавши сию проповедь со вниманием, бросился ко мне его высочество и, целуя, изволил уверять меня, что он не преминет предложенные от меня наставления при первом случае произвести в действо и употребить в свою пользу. […]

24 февраля. Перед обедом изволил его высочество ходить со мною в парадные свои комнаты смотреть принесенный из Летнего дворца корабль. Оный корабль принесен был на руках его высочества гребцами. Гребцы все ребята видные, и государь весьма любовался ими. Не оставил я присоединить к тому и свои похвалы, дабы его высочеству с хорошей стороны представить народ российский. […]

28 февраля. Читал я его высочеству об ордене мальтийских кавалеров. Изволил он потом забавляться и, привязав к кавалерии своей флаг адмиральский, представлять себя кавалером мальтийским.

…Зашла… речь о трудах, в коих государю обращаться всегда должно. Его высочество между прочим молвил тут: Что ж, ведь государю-та не все-таки трудиться. Он не лошадь, надобно и отдых, также иногда и свои увеселения. На сие говорил я великому князю, что никто того не потребует, чтоб государь никогда не имел отдохновения, и для того, что сие сверх человечества, а государь такой же человек, как и прочие; только что он возвышен от Бога в сие достоинство не для себя, а для народа; что для того беспрестанно пещись и стараться должен всеми силами о народном благосостоянии и просвещении; что увеселения и удовольствия его в том состоять должны, что он ведает и представляет себе живо, коликое множество его подданных от его трудов и попечений наслаждаются благополучиями и несчетными довольствами, и государство цветущим своим состоянием, в которое от его трудов приходит, сохраняет имя его с праведною славою до позднейшего потомства. […]

2 марта. После обеда учился государь, как обыкновенно. У меня весьма хорошо дело свое сделал. Часу в пятом приходил к нам его превосходительство Никита Иванович. Тут между прочим опять возобновилась материя о геометрии. Г-н Остервальд говорил, что Эпинус намерен с его высочеством начать оную науку. У меня уже написана она, и я представлял о том Никите Ивановичу. Приказал его превосходительство, чтоб я к г-ну Эпинусу съездил, сказал ему о том его именем и навсегда бы с ним постановил, каким порядком впредь у нас пойдет его высочества математическое учение. Ездил я к г-ну Эпинусу, был у него часа с два и постановил следующий порядок: по окончании арифметики буду я предлагать государю великому князю геометрию теоретическую и практическую, потом фортификацию и артиллерию и начальные основы механики и гидростатики, наконец, генеральные правила о тактике. Г-н Эпинус ныне проходить будет с великим князем физику, независимо от математики; как же скоро от меня сведает, что его высочество довольно уже тверд в геометрии, то начнет с ним математическую часть физики, пространную механику, правила оптики и астрономии, основываясь на моей геометрии. При том г-н Эпинус покажет его высочеству и алгебру. Сие пересказал я и его превосходительству Никите Ивановичу, и он, весьма похваля, опробовать изволил все оное сие расположение. […]