Леонид Репин - Рассказы о Москве и москвичах во все времена

Тот создал проект, выстроил макет из дерева, где в кремлевской стене был сделан широчайший проход для лестницы. Вместе с обширным участком стены должны были снести три башни Кремля, в том числе и Тайницкую. Что и сделали: крушить — не воздвигать.

Слава Богу, у императрицы денег на дворец не хватило — шла изнурительная война с турками, стройку забросили, и Тайницкую под шумок постепенно восстановили. Похоже, даже из кирпича ее собственного, по счастью еще не растасканного.

А через полвека в Москву Наполеон заявился — с миссией, противоположной той, с которой Фрязин пришел. Тайницкую французы взорвали. И вновь пришлось ее восстанавливать. Но только еще через пятьдесят лет вернули ей стрельницу. Ну вот, казалось, стоять теперь многострадальной башне веками…

Какое там! Большевики в 1930 году распорядились стрельницу разрушить — кому-то из вождей она не понравилась, тогда же по случаю заложили кирпичом и проездные ворота: не нужен в большевистской цитадели лишний проход. Одна головная боль от него только приходит да излишнее бдение. Мало того, приказали в Тайницкой колодец засыпать. Тут уж, видно, совершенно секретные мотивы имелись.

Ну вот, сколько Тайницкой пришлось пережить: и жгли ее, и взрывали, и уродовали, а она — вон какая красавица. Смотришь на нее — и силу чувствуешь. Надежный оплот древней крепости.

Слишком уж много вложили в нее во все времена, чтобы ощущалось в ней что-то иное.

Немцам мало было того, что они в Гамбурге Луну выковали, как гласит известная поговорка, они еще и первую карту Московского Кремля составили. Точнее, план, на котором город с пригородами виден как на ладони. Самый первый план Кремля с его пригородами — с высоты птичьего полета.

Автор сего труда — птица залетная, барон Зигмунд Герберштейн, посол в Москве Максимилиана I — императора Священной Римской империи — умнейший, образованнейший человек своего времени, со взглядом зорким и цепким, с ухом вострым: все видел и слышал. И все на ус наматывал. А что касаемо устройства Кремля как крепости, состава войска московского и числа его — в особливости.

Вот, глянул на Кремль со всех сторон неторопливо и вывел: «Крепость же настолько велика, что, кроме весьма обширных и великолепно выстроенных из камня хором государевых, в ней находятся хоромы митрополита, а также братьев государевых, вельмож и многих лиц. К тому же в крепости много церквей».

Ну ладно, отписал про внешность московскую, обозначил с немецкой скрупулезностью, что в граде сем дворов 415 000 и сто тысяч жителей, и присовокупляет попутно: а в войске 150 тысяч. При сем не мешает отметить, что был барон не только дипломатом, но и военным с обширным батальным опытом, воевал в австрийских войсках и на мундир или сюртук заслуженные звезды прикалывал.

Конечно, невольно возникает мысль, что был Герберштейн и немножко шпионом, уж больно военными делами интересовался в Москве, ну да Бог с ним: не только не навредил, а пользу принес немалую, поскольку труд его заставил говорить о государстве Московском, как о государстве великом, могущественном, со своей самобытной культурой. Ну и конечно, с характером непростым. Видел барон, к примеру, как мужики шапки перед государем своим ломают да на колени валятся, — и отчего-то это ему не понравилось… Подозвал служилого, в возрасте уже человека, и деликатно осведомился: «Что это вы так перед царем раболепствуете?» — по-русски-то он неплохо говорил. А мужик бороду огладил с достоинством и отвечал не моргнув: «Нет, господин барон, не по-вашему мы служим государям своим». И все тут: вы — так, а мы — эдак. И притом, оказавшись с послом поблизости, служивые люди никогда шапку прежде него не снимали и с коня раньше иноземца не спешивались. Герберштейн опять недоумевает: он — барон, он — посол, а русские дожидаются, пока он первым шапку скинет и наземь первым сойдет. Объяснили: а это чтоб не сделать порухи государевой чести. Чудно это было барону. Но все примечал он и все записывал.

А между тем московиты охмуряли его ненавязчиво: на улицы, по которым посол проезжать собирался, народ скликали заранее — пускай иноземец видит, сколь многолюдна столица. К тому же и приставники постоянно рядом скакали, чтобы барон, не дай Бог, ненароком куда самостоятельно не отлучился и чего не надо не прознал и не высмотрел. Впрочем, барон был не промах — пишет про это про все, а сам сведения про конную артиллерию вворачивает, которую в Московском государстве впервые как раз при Василии Ивановиче завели. И пушки, отлитые итальянскими мастерами, — большие и отменно ухоженные, тоже у стен кремлевских высмотрел. Нет, такую птицу, как барон Герберштейн, в золоченой клетке не удержать: видел все, а что не видел, о том догадывался и то просчитывал.