Леонид Репин - Рассказы о Москве и москвичах во все времена

Марианычу было шестнадцать в то воскресенье 22 июня 1941 года, когда он впервые пришел на эту площадку. Танцевали! Потому что не верили: война — это всерьез. И каждого из них она опалит неизбежно. И очень скоро ударная волна дойдет до Москвы, до этой площадки.

А потом что? Потом годы совсем другой жизни, когда площадка эта в кольце старых деревьев могла привидеться только во сне. И сами себе не верили, что она в их жизни была…

Те, кому посчастливилось остаться в живых, сохранили ей верность, и в пятидесятом году, когда вновь открылась веранда, еще не веря в свое возвращение, пришли сюда. И самое поразительное, они пришли, конечно, другими людьми, а здесь как было, так все и осталось. Вновь звучали родные патефонные мелодии, и вновь нахлынули тихие радостные воспоминания. И каждый их шаг под эту музыку соединял концы разорванной жизни, приближая к далекому, невозвратному прошлому…

«В нашей жизни все еще поправится, в нашей жизни — только раз весна…»

Вот в это приблизительно время пришел и я на эту площадку. Рядом, на стадионе, у нас были спортивные сборы, и звуки музыки, рассеянные в кронах деревьев, увлекли нас за собой. Я пришел — и застыл. Так удивили тогда старики. Они уже тогда казались мне стариками. Никто из нас не ожидал, что они умеют так танцевать. Они двигались как небожители — беззвучно и невесомо. Или как тени листьев, подхваченных волнами музыки. Но нет, конечно же, это не тени. Танцующие люди, если они любят танец и им владеют, и в самом деле иногда воспаряют над землей. И кажется тогда: внезапный порыв резкого ветра — и они улетят в это темное небо и уже никогда не вернутся сюда…

А где же Марианыч? Вот — еле нашел: кружит увлеченную молодую особу, и у той летят веером волосы, и щеки обдал румянец, и глаза возбужденно сияют. «Умеет Марианыч, умеет…» — говорит рядом со мной Юрий Ковешников, тоже один из первых танцоров площадки. Юрий в прошлом — мастер спорта. Велосипед согнул ему спину, скрутил, и Юрий пошел танцевать, желая стать таким, каким прежде был. И не обманулся.

Иван Белов — плотник, мебельщик. Похоже, он предпочитает один танцевать: сосредоточенно движется в уголке, в сторонке от всех. Но иногда, не в силах удержаться в своем пространстве, вырывается и он на простор. И тогда засмотришься на него…

Но правит бал конечно Лариса. Она, подобно птице, парит на длинных ногах над площадкой. Неуловимо устремляясь с места из третьей позиции в танец. И люди стоят словно околдованные, с восхищением глядя на ее парение, на попытки вылететь из объятий партнера… А ведь удавалось это ей иногда.

Удивительное, театральное действо… Но это совсем не театр. Игры здесь нет. Здесь проходит часть жизни этих людей. Бывает здесь все: и дружба на годы завязывается, и любовь возникает, казалось бы, из ничего. Здесь люди ненавязчиво сходятся и так же легко расстаются. Конечно же, и молодым вход не заказан сюда. Обязательно встретятся тут и молодые девчонки. Держатся вместе и не расходятся. Смешные на фоне этих почти профессиональных танцоров, в основном неумехи.

И все же эта веранда — государство других людей. Здесь можно увидеть дамскую сумочку первых лет после войны. Шляпку, о возрасте которой судить так же трудно, как о возрасте черепахи. Галстук, которому место если не в кунсткамере, то в воспоминаниях. Но людям, кому эти вещи принадлежат, все равно. Только им известна истинная ценность этих милых, случайных в нынешней жизни вещей.

«Я возвращаю ваш портрет и о любви вас не молю…»

Звучит музыка. Старые деревья роняют под ноги листья. Скоро все здесь стихнет, замрет на зиму. Чтобы пробудиться весной.

Дом как дом, пройдешь мимо — не остановишься.

Кирпичный, шестиэтажный. Безликий дом сталинской эпохи, такой же серый, как и вся наша жизнь в те времена. И тихий: жить надо было так, чтобы, не дай бог, привлечь к себе внимание…

А для меня — родной и самый дорогой, самый близкий на свете. Когда я родился, меня сюда принесли. Стоял жуткий крещенский мороз, и отец, не вытерпев, на улице приподнял уголок одеяльца, чтобы глянуть на свое произведение, и так меня застудил, я черт-те сколько открывал рот, как рыба, не издавая ни единого звука. Да и сейчас, когда порог другого дома уж близится, бронхи мои нет-нет да и дают себя знать.