Лоуренс Рис - Темная харизма Адольфа Гитлера. Ведущий миллионы в пропасть

И все-таки германскому военному командованию идея Гитлера о вторжении в Советский Союз казалась более разумной, чем другие варианты. Фюрер обсуждал с генералами эту идею 31 июля 1940-го в Бергхофе ‹18›. Первая половина конференции была занята длинным и мрачным докладом гросс-адмирала Редера относительно перспектив вторжения в Великобританию. Редер осмелился прямо предложить Гитлеру перенести любое вторжение на следующий год, причем сделал это еще до того, как стало известно о результатах массированной бомбардировки самолетами люфтваффе английской территории. И фюрер, которого всегда приводило в ярость отсутствие воодушевления у его командующих, на этот раз тоже выразил свой скептицизм относительно осуществимости вторжения. После этого он заявил, что раз уж они решили не вторгаться в Британию, то «нужно сконцентрироваться на устранении всех факторов, которые могли бы дать Великобритании надежду на то, что ситуация изменится». А это, в свою очередь, означало, что Россия (Гитлер упорно называл Советский Союз Россией, хотя в его состав входило еще более дюжины республик) должна быть «повержена». С этого момента подготовка вторжения в Советский Союз шла параллельно с проходившей без особого энтузиазма разработкой операции «Морской лев», которая в итоге в сентябре 1940-го была отложена на неопределенное время.

Идея вторжения в Советский Союз имела практический смысл для многих гитлеровцев. И не в последнюю очередь потому, что очевидным было ослабление Красной Армии в результате чисток 1930-х, примером чего стала относительно неудачная финская кампания предыдущей зимой. Как известно, сам Гитлер никогда не проводил в своей армии широкомасштабных чисток, направленных против офицеров, не являвшихся ярыми сторонниками нацистской идеологии. И действительно, по словам Геббельса, Гитлер считал, что Сталин «вероятно, психически ненормальный» ‹19›, раз решил расстреливать и другими путями убирать из армии наиболее опытных офицеров по малейшему подозрению в политической неблагонадежности.

Для германских офицеров, таких как Петер фон дер Гребен, все это означало не только определенную уверенность в исходе любого конфликта с Советским Союзом, но и разумность идеи нападения в принципе. «С моей точки зрения, вторжение в Советский Союз было в каком-то — и в первую очередь военном — смысле почти неизбежным. Какова была ситуация? Франция повержена. Попытка навязать Англии войну на суше посредством пресловутой операции „Морской лев“ провалились из-за невозможности достичь превосходства в воздухе: мы лишь продолжали терять самолеты в боях с английскими ВВС. Было ясно, что в обозримом будущем — максимум через два года — Америка вступит в войну на стороне наших противников. Всем известно, что Рузвельт планировал вступить в войну с самого начала. В результате стал вопрос: что мы можем сделать для того, чтобы противостоять этой угрозе? А с противоположной стороны находится абсолютно непредсказуемая Россия, и аппетиты ее все растут… в результате, на мой взгляд, было абсолютно необходимо устранить русскую угрозу до того, как американцы вступят в войну. … Многие, включая военное командование, считали, что будет относительно просто уничтожить русскую армию одним мощным и стремительным ударом. В свете информации о РККА, которой мы располагали, я тоже считал, что победа над ней не составит большого труда» ‹20›.

Помимо этого, вторжение в Советский Союз должно было дать Гитлеру возможность достичь главной цели концепции «расширения жизненного пространства на востоке» — Lebensraum — сформулированной на страницах «Майн кампф» за 16 лет до этого. И, наконец, Гитлер получал возможность повести немцев против тех, кого называл «центром иудейско-большевистского заговора» ‹21›. Неудивительно, что идея конфликта с Советским Союзом была с готовностью принята верившими в нацистскую пропаганду эсэсовцами, подобными Вальтеру Трапхенеру. «Понимаете, мы хотели не дать большевикам захватить власть над миром… Мы были полны решимости не пустить большевизм дальше в Европу» ‹22›.

Но и в практических, и в идеологических причинах вторжения в Советский Союз, объявленных Гитлером и его сторонниками, был серьезный логический изъян. 31 июля Гитлер заявил, что «Россия — это тот фактор, на который Великобритания полагается в наибольшей мере». Однако это было не так. Ключевые фигуры в британском правительстве всегда относились к Советскому Союзу с подозрением и уж точно не полагались на Сталина. Чемберлен, лорд Галифакс и Черчилль неоднократно говорили о коммунистах с открытой неприязнью. Совсем недавно, 31 марта 1940-го, Черчилль публично назвал события в Финляндии демонстрацией «уродств», которые коммунизм — эта «смертельная психическая и моральная болезнь» — вызывает на теле любого народа и государства ‹23›. Да и Сталин не собирался вступать в войну, рассчитывая на то, что Германия и страны Запада истощат друг друга в войне. И хотя отношения между нацистами и Сталиным становились натянутыми (и не в последнюю очередь из-за оккупации Советским Союзом государств Прибалтики летом 1940-го), никаких признаков того, что он намеревается начать войну против Германии, не было.