Александр Немировский - Откуда пошел, как был организован и защищен мир

Услышав эти слова, царь потерял дар речи, когда же смог заговорить, объяснил Кайкейе, какой вред она готова принести государству и всему Солнечному роду, какую обиду причиняет она безупречному Раме, какой несмываемый позор навлекает на свое имя. Но глупая и завистливая женщина была непреклонна. Упал тогда царь к её ногам, умоляя пощадить его старость и любовь, которую он доказал своей жизнью. Но и это не помогло. И послал царь, никогда не нарушавший своего слова, возничего Сумантру за Рамой и Ситой.

Рама и Сита ещё почивали, но перед дверью их спальни толпились друзья и слуги, чтобы, как всегда, приветствовать их с наступлением нового дня. Вот раздались тяжелые шаги Сумантры, царского возничего, и лица ожидающих засияли. «Конечно же, — думали они, — Дашаратха послал за Рамой, чтобы объявить ему решение, и поэтому возничему велено не дожидаться пробуждения, а немедленно вступить в брачные покои».

Когда за Сумантрой закрылись двери, все взоры были прикованы к ней, и каждый, в силу своего воображения, представлял, что происходит в опочивальне, что говорит возничий и как радуются Рама и Сита.

Но вот и они. Огромная прихожая наполнилась гулом приветствий:

— С прекрасным днем, царевич! Возвращайся царем. Будь счастлив, сын Каушальи!

Начало дня и впрямь казалось прекрасным. Ярко светило солнце, и лужайка перед дворцом, ещё не успев высохнуть, горела изумрудами. По ней туда-сюда с отвратительным криком расхаживали павлины.

— Павлины кричат к грозе, — проговорил Рама, обращая взор к небу, — но оно безоблачно.

Сита хотела ответить, но вдруг из кустов выскочила лань и потерлась головкой о её бедро. Сита и лань были словно две сестры, большеглазые творения Любви.

Видя это, Рама успокоился.

— Наверное, — сказал он, — царь и всегда благосклонная ко мне Кайкейя решили ускорить коронацию. Иначе зачем бы им понадобилось прерывать наш сон?

— Да! Да! — согласилась Сита. — Я уже вижу тебя в одеянии из тигровой шкуры и слышу, как ты произносишь слова обета.

У входа в город Рама и Сита сошли с колесницы и двинулись ко дворцу пешком. Тысячи людей сопровождали их. За Рамой закрылись ворота. Стихли приветственные крики. Толпа ожидала в молчании выхода нового царя, начала нового царства и новой жизни. Обняв Раму на прощанье, Сита удалилась в женские покои.

Рама один медленно поднимался по ступеням царской лестницы, стараясь сдержать бешеное биение сердца. Слуга, ожидавший Раму на верхнем пролете лестницы, повел его не в тронный зал, а в покои Кайкейи. «Наверное, подумал Рама, — в тронном зале ещё не все готово для церемонии и Дашаратха решил мне что-то сообщить».

Но почему царь весь в черном? Почему так бледно и сумрачно его лицо? Почему он тяжело дышит — будто рыба, лишенная воды?

— Царь просил меня передать тебе, — властно произнесла Кайкейя, — что ты сегодня же должен покинуть столицу и отправиться в изгнание на семь и ещё на семь лет. Готов ли ты выполнить приказание отца?

— Готов! — ответил Рама, складывая ладони.

И тогда Дашаратха обрел дар речи:

— Сын мой! У меня нет сил расстаться с тобой. Не уходи хотя бы сегодня. Уже близка ночь.

— Нет, государь. — ответил Рама. — Я обещал царице покинуть город сегодня и сдержу свое слово. Не печалься! Я вернусь через четырнадцать лет.

Почтительно приветствуя царевича, уже одетого в бересту, но не снявшего золоченых сандалий, Сумантра сказал:

— Взойди на повозку, доброславный, и я, как мне приказано, домчу тебя до цели.

И тогда из дворца выбежала Сита в грубом одеянии отшельницы. Напрасно умолял её Рама не покидать Айодхьи и дожидаться его возвращения.

— Я не должна и не желаю расставаться с тобою, — отвечала Сита. И добавила: — Я не вынесу разлуки.

Рама и Сита заняли места в повозке. Слуги сложили на её дно луки, мечи для Рамы, а для Ситы богатые одеяния и украшения, какие, рыдая, принес невестке царь. Дернул Сумантра поводья, и кони понеслись.

Высыпавшие на главную улицу люди умоляли замедлить бег коней, чтобы, может быть в последний раз, насладиться лицезрением Рамы и Ситы. В толпе был и царь в трауре, с лицом бледнее луны, когда её заглатывает демон Раху. Выбежала и мать Рамы Каушалья и со стоном, заглушаемым ударами копыт о мостовую, побежала за колесницей.

Оглянулся Рама и едва не ослеп от зрелища горя родителей.

— Гони, Сумантра! Гони! — вырвался из груди его вопль.

И повозка помчалась, как яростный вихрь, как голубь, настигаемый ястребом.