Иван Саверченко: Канцлер

4 августа 1587 года на Варшавском избирательном сейме, куда Лев Сапега прибыл с собственной вооруженной хоругвью (как, кстати, и все остальные, кто готовился отстаивать своих кандидатов), состоялась его встреча с московскими послами, которых он вскоре пригласил для беседы со всем «рыцарским кругом». Во время этой встречи царские послы проявили полную инфантильность и своими бессмысленными действиями оттолкнули многих сторонников кандидатуры Федора, среди которых, кстати, было немало и поляков. Приученные слепо, по-холопски исполнять волю своего господина, бояре, кроме того, еще и самонадеянно не соглашались почти со всеми условиями, на которых настаивала другая сторона.

Даже далеко не принципиальное требование шляхты, чтобы царь после его избрания королем и великим князем через десять недель, а в случае военной необходимости и раньше, приехал в ВКЛ и Польшу, вызвало возражения с их стороны. С традиционной напыщенностью послы отвечали: «В Варшаву царь приедет тогда, когда пожелает». При таком необдуманном поведении послов Федору трудно было рассчитывать на успех. Тем более, что он отказывался дать двести тысяч рублей на выплату долгов и защиту страны, так как другие претенденты, как небезосновательно предполагалось, по завершении выборов начнут доказывать свое право на престол с помощью оружия.

Когда 19 августа 1587 года коронный канцлер Замойский и его единомышленники, наконец, объявили своим претендентом на королевский престол Сигизмунда III Вазу, а Зборовские — эрцгерцога Максимилиана, шляхта Великого Княжества дала еще один шанс Москве. С согласия Льва Сапеги великокняжеские радные паны писали к послам: «Замойские выбрали шведского королевича, Зборовские выбрали брата императора, а мы все — литвины и большая часть поляков, хотим вашего государя. Но задержка только за верою и приездом. Если бы нам был быстро известен приезд вашего господина, мы бы, выбрав его, в то же время выдвинулись бы к Кракову и короны не дали бы ни шведу, ни брату императора».

Последние слова «Послания…» — вовсе не проявление чрезмерной самоуверенности белорусской знати. Великое Княжество Литовское имело достаточно сил, чтобы возвести на престол своего избранника. Убедительным доказательством тому служит и «Протест» против провозглашения Замойскими королем Сигизмунда Ill Вазы, подписанный 31 октября 1587 года подканцлером Львом Сапегой, трокским воеводой Яном Глебовичем и епископом Бенедиктом Войной. Только нерасторопность московских послов, а может, и действительно, неспособность Федора, свели его шансы к нулю.

Нельзя, однако, не учитывать и еще одной немаловажной детали: усилия самого Льва Сапеги и всех других белорусских панов отнюдь не были направлены на то, чтобы, «оторвавшись от Польши», как писал подканцлер, безоглядно броситься в объятия к московскому царю. Лев Сапега и все радные паны прекрасно осознавали, что угроза с Востока не лучше опасности с Запада. Подканцлер был совсем не простой личностью, жизнь научила его осторожности. Даже чересчур замысловатые ловушки, расставленные его врагами, он обходил, не поранившись, чувствуя козни противников на расстоянии.

Лев Сапега имел достаточно оснований, чтобы очень активно, по крайней мере, вначале, поддерживать кандидатуру московского царя. Логика действий подканцлера, патриота своей Родины, в тех сложных исторических обстоятельствах становится понятной только с учетом основной цели его политической деятельности — стремления к полной независимости Великого Княжества Литовского, его возвышению и процветанию.

Лев Сапега, бесспорно, хорошо знал о возможных негативных последствиях объединения ВКЛ с Московским государством. Но, оставаясь политиком, он видел и исключительность положения, возникшего в ВКЛ. Глубоко преданный идее создания сильного государства, подканцлер и в данной ситуации работал именно на нее. Будучи хорошо осведомленным в «московском вопросе» и зная реальные обстоятельства гораздо лучше многих современников, он рассчитывал на отсутствие у царя Федора возможностей, в случае избрания его великим князем, заниматься проблемами Великого Княжества Литовского. Кроме того, Лев Сапега, прекрасно осведомленный в психологии власти, резонно полагал, что Федор никогда, ни при каких обстоятельствах не оставит надежный, наследственный престол в Москве и не рискнет переехать в другую страну. Ибо в Великом Княжестве и Польше ему неизбежно пришлось бы столкнуться со шляхетской демократией, к которой московские монархи, конечно же, вовсе не были приучены. А если бы такое и случилось, то все равно болезненный московский царь, по твердому убеждению подканцлера, не смог бы серьезно влиять на политику белорусского правительства.