Артем Драбкин - Фронтовые разведчики. «Я ходил за линию фронта»

Не было у нас инструкторов и тренеров. Может, в чекистском ОМСБОНе или у диверсантов и были подобные учения, но на уровне дивизионной разведроты — никогда.

Никаких учений «на макетах», стрельбищ, метаний ножей и прочих «игр с компасом». Мне кое-какие вещи «старики» подсказали, но в моем случае не было необходимости долго готовить. Все-таки учился в пехотном училище, имел фронтовой опыт, карту читал, оружие знал. Наблюдательности пришлось учиться, особенностям маскировки. А так все было по принципу: «Делай как я». За два первых месяца в роте новичок или погибал, или становился профессионалом-разведчиком. Дивизионная разведка, как правило, работала на расстоянии до пяти-восьми километров в ближайшем немецком тылу, поэтому премудрости ориентирования в ночном лесу для нас не были наиважнейшим предметом для изучения. Любой «контрольный» поиск тщательно готовился. Велось наблюдение за нейтралкой, за передовой немецкой траншеей, просчитывались варианты подходов к немецким позициям, изучалась каждая складочка рельефа местности перед нами. Перед «поиском» обговаривались все детали взаимодействия в группе, направления движения на отходе, подстраховка, условные сигналы. Немецкая траншея называлась у нас «дом родной», и со временем, с приходом боевого опыта, мы чувствовали себя в немецких окопах действительно почти как дома. Обычно ночью в немецких траншеях находились только часовые, дежурные пулеметчики, боевое охранение, и какой-то участок траншеи был зачастую пустынным. Заранее договаривались, какая пара разведчиков идет в левую сторону траншеи и какая — в правое ответвление траншеи.

Разведпоиск мы называли «Выход на работу».

В «поиск» шло обычно до двадцати человек. Пять человек в группе захвата, остальные в группе прикрытия — в случае чего, поддержать огнем и вынести раненых.

Мне уже в первом «поиске» пришлось оказаться в группе захвата, опять же из-за своих внушительных «габаритов», как говорили на Украине, «полтора Ивана».

Знаете, если я сейчас начну подробно рассказывать эти детали, то на это уйдет несколько часов. Я не думаю, что эта информация так уж важна, тактика действия разведгрупп кардинально не изменилась, и об этом написаны горы литературы…

— Как кормили и одевали разведчиков?

— На это грех жаловаться. Питание разведчиков было отличным. Белый хлеб мы, как летчики, не ели, но и на одних сухарях тоже не перебивались. Когда перед «поиском» к нам присылали саперов, то мы их первым делом кормили. Они удивлялись, как мы «кучеряво» живем. Надо отдать должное нашему старшине Харитонову. Никаких сухих пайков или НЗ с собой в разведку не брали. С обмундированием тоже было все в порядке. В обмотках у нас никто не щеголял. Кирзовые сапоги были у всех. У старшины всегда стояли две канистры со спиртом, но в роте никто выпивкой особо не увлекался, специфика «работы» не позволяла.

— Каким был национальный состав роты?

— У нас в роте не было кавказцев или среднеазиатов. За исключением трех человек, все солдаты разведроты были славяне — русские, украинцы и белорусы.

Еврей, старшина Кац — это я. Ранней весной 1944 года в роте появился рыжий солдат, с двумя орденами на гимнастерке. Сразу бросился в глаза орден Боевого Красного Знамени, еще старого образца, с винтовым креплением. Подошел к нему познакомиться, спрашиваю, как его имя и откуда он к нам прибыл. В ответ слышу: «Захар Пилат, два года в разведке, сам из Одессы». Говорил он с жутким еврейским одесским акцентом, сильно картавил и внешне ничем не напоминал опытного лихого героя-разведчика. Орден Красного Знамени он получил за то, что первым из советских солдат ворвался в город Орел. Он стал мне как родной брат. По документам он шел как русский. Его смерть в конце войны является для меня тяжелой потерей и по сей день.

А третий товарищ — это был бывший партизан Лева Краснов, выдававший себя за цыгана. Ходил с шикарным черным чубом. Но я-то в подобных «цыганах» разбирался. Один раз напрямую спросил его: «Краснов, а ты ведь еврей. Почему скрываешь?» И Лев рассказал, что в начале войны служил кадровым танкистом, попал раненым в плен, но ему повезло: он успел сбежать из колонны пленных еще до того, как немцы начали селекцию пленных в поисках евреев. После долгих скитаний на оккупированной территории попал в партизанский отряд.

В отряде царил дикий антисемитизм, и чернявый Краснов выдал себя за цыгана, да так и остался им в документах. Воевал он в партизанах минером-подрывником. Настоящая его фамилия была что-то вроде Зильберштейн. Спросил его дальше: «Родные-то знают, что ты живой, а не „пропавший без вести“?» Краснов ответил, что его семья жива, но он не может написать им о себе. Мол, его отец глубоко религиозный человек и никогда не простит ему смену фамилии и национальности. На следующий день я, как прямой командир Краснова, сам написал его семье о том, что Лев живой, и о тех испытаниях, которые ему пришлось пережить. Вскоре пришел ответ от его родных из Горького. Люди благодарили за добрую весть и просили передать сыну, что ждут от него письма.