Евгений Глущенко - Россия в Средней Азии. Завоевания и преобразования

«Нет худа без добра, – пишет Верещагин, – как только ворота прогорели, Черкасов (командир саперов. – Е. Г.) устроил отличный, совершенно правильный бруствер из мешков (с песком. – Е. Г.), к которому поставили орудие, заряженное картечью. Тут разговор пошел у нас иной» [193].

Единственной в крепости артиллерийской батареей командовал совсем молодой офицер Служенко. Свою службу в Туркестанском округе подпоручик начинал неудачно: находясь в начале сентября вместе с тремя рядовыми в дороге, он попал в плен к бухарцам. Пленных истязали, насильственно обратили в мусульманство, офицера заставили обучать сарбазов. Русские власти настойчиво требовали выдачи своих военнослужащих, для устрашения бухарцев даже разрушили до основания кишлак Ушма, в котором офицер и солдаты были захвачены. Наконец, спустя три месяца Служенко и его товарищи были освобождены.

Теперь же молодой офицер получил возможность искупить свою вину – результат малодушия (плен – позор для офицера), а равно отомстить своим врагам: с сентября 1867 г. бухарцы стали его личными врагами.

Всего три или четыре дня этот мальчик командовал орудиями осажденной крепости. Он выставлял их на самых угрожаемых направлениях, сам был за наводчиков, когда те выбывали из строя ранеными или убитыми, звонко, азартно командовал: «Первая, пли!» В один из дней штурма он руководил своей поредевшей батарейной командой, сидя на вороном коне, что превращало его в великолепную мишень. Ему хотелось доказать себе и другим, что он не трус, хотя в такой браваде не было никакой необходимости. Конечно же его ранили, и смертельно – на следующий день подпоручик скончался. В азарте боя никто из старших офицеров не приказал ему спешиться.

Постепенно русские улучшили свое положение. Во время дерзких вылазок, во-первых, подожгли городскую мечеть, где находился наблюдательный пункт противника, а во-вторых, выжгли целую улицу вдоль стен цитадели. То была «элементарная предосторожность, которую должен был исполнить еще много ранее сам командующий войсками, очевидно по доброте душевной не решивший наносить жителям изъяна, – результат был тот, что перебили у нас много народа да вдобавок чуть не отобрали крепость, падение которой было бы, бесспорно, сигналом для общего восстания Средней Азии» [194]. Так считал Верещагин.

Вылазки умеряли пыл нападавших, делали их осмотрительнее. «Хотя тут были все сплошь лавки, солдаты вели себя очень прилично, ничего и не подумали грабить; убивать, разумеется, убивали всех, кто ни попадался под руку, но никаких бесполезных жестокостей себе не позволяли» [195]. Сарты же, верные обычаям Азии, были жестоки: «Ужасны были тела тех нескольких солдат, которые зазевались (во время вылазки. – Е. Г.) и головы которых. были глубоко вырезаны до плеч…» [196]Такая же участь, кстати, могла постичь самого художника, участвовавшего почти во всех вылазках, когда он, увлекшись, оторвался от группы солдат и с незаряженной винтовкой оказался в окружении трех здоровенных недругов. Он растерялся и забыл про револьвер, но вовремя позвал своих верных друзей на подмогу. Вместе они перекололи штыками высоких, сильных, но весьма неумелых людей и вызволили из беды своего любезного Василь Василича.

Восьмидневное самаркандское сидение продемонстрировало огромное преимущество горстки хорошо профессионально и психологически подготовленных людей над огромной, но необученной толпой. Осажденные фактически диктовали свои условия. Во время вылазок они не только жгли восставший город, но добывали провизию для себя и фураж для лошадей и другой скотины. Они выходили тайным проходом под стеной, который обыкновенно бывал завален, ложились в цепь и огнем прикрывали своих косарей, косивших клевер. Организованный прицельный огонь держал противника на большом удалении.

В такой фуражировке Василь Василич тоже участвовал, а потом уже в крепости записывал то, что случилось, что увидел днем. Так появлялись сюжеты будущих картин, которые теперь висят в Третьяковке и во многих галереях русских городов.

Вот одна из записей:

«Другого пуля ударила в ребра, он выпустил из рук ружье, схватился за грудь и побежал по площадке над воротами вкруговую, крича:

– Ой, братцы, убили, убили! Ой, смерть моя пришла!

– Что ты кричишь-то, сердечный, ты ляг, – говорил ему ближний товарищ, но бедняк ничего уже не слышал, он описал еще круг, пошатнулся, упал навзничь и умер – его патроны тоже в мой запас» [197].