Э. Фрежак - Аспазия

— Все напрасно: он отказывается бежать!

Бедная женщина только кивнула головой. Теперь ничто не удивляло ее больше. Однако, не теряя времени, она велела тотчас вести себя вместе с плачущим ребенком к мужу. Переступив порог тюремной камеры, Ксантиппа в смертельном изнеможении склонилась к ногам Сократа и воскликнула с мольбою:

— Сжалься хоть надо мною, если не жалеешь себя! Сжалься над этим невинным ребенком, чтобы ему не пришлось прослыть на всю жизнь сыном казненного преступника. Не причиняй нам такого горя! Если ты добр ко всем, будь хоть однажды добр к своей жене и сыну. Спаси свою жизнь!

С холодным спокойствием выслушивал осужденный жалобные мольбы своей жены.

— Не старайся напрасно удержать меня от приятного завтрашнего путешествия на казенный счет, — ответил он наконец. — Нет, милая Ксантиппа, я не могу принять твоего предложения, хоть ты и желаешь мне добра! Вот эти молодые люди объяснят тебе после, почему я так решил; мне же самому не хочется тратить свои последние часы на повторение уже сказанного. Мы теперь заняты беседой о значении государственных законов для каждого гражданина в частности. Если ты обещаешь сидеть смирно, то, пожалуй, оставайся тут.

И Сократ обратился к присутствующим мужчинам, с которыми только что толковал об обязанности честного человека подчиняться судебным приговорам, как выражению воли своего народа.

Ксантиппа так и осталась распростертой на полу. Она не вслушивалась в смысл слов, произносимых перед нею, а лишь жадно ловила одни звуки голоса, которому вскоре предстояло умолкнуть навеки. Только когда пришел тюремщик и сердито приказал посетителям удалиться, Ксантиппа пришла в себя. Снова принялась она уговаривать мужа, валяясь у него в ногах, и когда он ответил отрицательным жестом, несчастная воскликнула в отчаянии:

— Ну, хорошо, я не стану больше просить тебя. Умри! Но скажи мне перед смертью хотя одно доброе слово. Прости мне мою вину перед тобою. Ведь я была женою добрейшего человека и была ему злою женой!

Сократ с улыбкой поднял ее, поцеловал ее в лоб и тихо произнес:

— Мне прощать тебе? Мне — тебя! Ах, ты добрая душа!

На следующее утро, с Сократа сняли цепи и позволили ему беседовать с друзьями. Любимые ученики окружали Сократа; многие из них плакали.

Философ шутил. Спокойная веселость не покидала его. Пришла к нему в последний раз и Ксантиппа вместе с Проклесом. Она подвела ребенка к отцу проститься. Сократ бросил на мальчика взгляд, полный нежности, но тотчас же сказал твердым голосом:

— Уведите их. Женщинам и детям здесь не место!

Она покорно позволила увести себя в соседнюю камеру.

До самого полудня длилась философская беседа, от которой ученики не смели отвлекать учителя, чтобы не оскорбить его.

Вдруг за стеною наступила глубокая, могильная тишина.

Ксантиппа подняла голову и стала прислушиваться. Она узнала шаги тюремного сторожа. Совершенно спокойным голосом он произнес: «пора!»

Сократ опять принялся шутить и спросил, не совершить ли ему возлияния богам, как он привык делать, когда пил вино. Сторож серьезно ответил, что в принесенном кубке как раз такое количество яда, какое необходимо для того чтобы отравить человека.

— Тогда боги ничего не получат от меня и я все выпью сам!

И снова наступила тишина.

Вдруг за стеною ученики Сократа заплакали навзрыд. Металлический сосуд со звоном покатился на пол…

Ксенофонт, заливаясь слезами, вышел к ней. Она рыдала в безумном отчаянии, не слыша, как ее муж прохаживался по своей камере мерными, неторопливыми шагами, стараясь продолжать беседу, пока, наконец, его походка сделалась нетвердой и он выразил желание прилечь.

Потом вошел тюремщик и прошептал, что скоро все будет кончено: ноги уже похолодели.

Ксантиппа пошла за Ксенофонтом в комнату умирающего. Сократ с коченеющими членами, но с приветливым выражением лица, лежал на постели. Его голос был слаб, однако, он продолжал говорить. Никто, кроме него, не был в силах произнести ни слова. Он заметно ослабевал. Вдруг смертельная бледность разлилась по его лицу. Судорога несколько раз пробежала по всему телу. Потом он воскликнул:

— Выздоровление! Если существуют боги, я желал бы поблагодарить их за свое выздоровление.

Тут его губы пошевелились в последний раз и голова безжизненно запрокинулась назад.

Молча, без слез, с помертвелыми губами, стояла Ксантиппа у тела мужа, пока ученики предавались своему горю. Наконец, вся дрожа, она присела на край постели, взяла его похолодевшую руку и принялась отогревать ее дыханием. Так сидела она целые часы, ни на минуту не отходя от умершего.