Борис Соколов - Иосиф Сталин – беспощадный созидатель

Также необходимо возразить, что предположение о возможной встрече Скоблина и Тухачевского известно по слухам, циркулировавшим только в кругах русской эмиграции. Доказательством, что такая встреча состоялась, могло бы служить свидетельство, непосредственно принадлежащее ее участникам. Если Тухачевский мог ничего не упомянуть о встрече в своем отчете, то Скоблин, будучи агентом НКВД, никак не мог не донести о столь значительном событии.

Но такая встреча представляется невероятной, и вот почему. Если для Скоблина встреча с Тухачевским представляла несомненный интерес, хотя бы в плане компрометации маршала, если такую задачу ему поставили его кураторы в НКВД, то для самого Тухачевского эта встреча не только не представляла никакого интереса, но, наоборот, таила очевидную опасность, причем вне зависимости от того, готовил ли он в действительности заговор против Сталина или был верным слугой генсека. В первом случае для заговорщика Тухачевского, который, скорее всего, не знал о связи Скоблина с НКВД, встреча с одним из руководителей РОВСа была абсолютно бессмысленным риском. Если бы о ней узнали в Москве, то против Тухачевского возникли бы самые серьезные подозрения. Для успеха же заговора встреча со Скоблиным не могла иметь никакого значения. Неужели бы Тухачевский попросил у руководства РОВС прислать на помощь офицеров-добровольцев? Или рассчитывал через Скоблина найти поддержку у руководства Германии и Франции? Если же никакого «заговора Тухачевского» не было в природе, то встреча Тухачевского со Скоблиным становится тем более бессмысленной и невероятной. Какие сведения мог рассчитывать получить у Скоблина Тухачевский или на какое из европейских правительств повлиять с его помощью? Если же Тухачевский знал о принадлежности Скоблина к НКВД, то вряд ли бы позволил, чтобы инструкции агенту передавались через первого заместителя наркома обороны. Тем более, нет данных, что они были когда-либо знакомы. Если таким образом хотели донести дезинформацию до германских спецслужб, а через них – до Гитлера о том, что в СССР готовится военный заговор против Сталина, то сам способ предоставления подобной дезинформации – через Скоблина наверняка убедил бы немцев, что никакого заговора в действительности не существует.

Российский историк О.Ф. Сувениров приводит следующее свидетельство:

«Начальник Управления делами НКО комдив И.В. Смородинов спешит 5 июня 1937 г. донести Ворошилову: «Сегодня вечером перед отъездом зашел ко мне командир корпуса т. Зюзь-Яковенко (прибывший на заседание Военного совета) для того, чтобы сказать, что он уезжает. Прощаясь со мной, т. Зюзь-Яковенко спросил, где Левичев. Я ответил, что в отпуску. Зюзь-Яковенко заявил, что ему рассказывал предоблисполкома т. Иванов, что он после ареста Гарькавого был у Левичева и слышал, как Гамарник и Левичев ругали Гарькавого за то, что он всех выдает. Я ему в официальном порядке заявил, чтобы он немедленно написал об этом Вам. На этом разговор был окончен, ко мне зашел т. Черепанов, и Зюзь-Яковенко, простившись с нами, ушел». А на послезавтра комдив Зюзь-Яковенко уже был арестован».

На основании этого С.Т. Минаков делает вывод о том, что какой-то заговор среди военных все-таки существовал: «Похоже, что именно арест И. Гарькавого и опасение, что «он начнет всех выдавать», могли послужить сигналом для особого беспокойства Б. Фельдмана, так как он считал, что И. Гарькавому было кого и в чем-то «выдавать», рассказывать о каких-то действиях «генералов», которые они совершали, преднамеренно не ставя об этом в известность руководство армии, партии и правительства. Следовательно, как тогда рассуждали, действия «оппозиционных генералов» можно было квалифицировать как «заговор».

Однако нам подобный вывод кажется необоснованным. Вот что сообщает о Я.И. Зюзь-Яковенко Н.С. Черушев:

«При аресте в квартире у него (Зюзь-Яковенко. – Б.С. ) была обнаружена его записка на имя Ворошилова, содержащая просьбу о личном приеме для «важного и неотложного в данный момент заявления политического характера». В своем объяснении начальнику Управления НКВД по Калининской области по поводу этой записки Зюзь-Яковенко указал, что он хотел лично доложить наркому обороны о командарме 1-го ранга И.П. Белове и его антисоветских высказываниях. По словам Зюзь-Яковенко дело обстояло так: он, исполняя должность начальника штаба Ленинградского военного округа, вместе с командующим Беловым и членом Военного совета округа И.Е. Славиным весной 1933 года находился с инспекторской проверкой в стрелковой дивизии, дислоцированной в Карелии. После окончания учений они втроем в районе Петрозаводска зашли в один крестьянский домик, чтобы погреться. Крестьяне оказались переселенцами, прибывшими недавно из Псковской губернии. Белов и Славин расспрашивали их о житье-бытье. Крестьянская семья оказалась бедной, ранее безземельной и занята она была раскорчевкой леса под посев. Через непродолжительное время, возвращаясь пешком по мокрому снегу к станции, идя цепью метрах в 5—10 друг от друга, Зюзь-Яковенко слышал, как Белов недовольным голосом громко произнес: «Да что и говорить, тут раньше без фунта мяса никто и не садился обедать, разорили всю страну». Зюзь-Яковенко считал, что хотя Славин в этот момент находился немного дальше от Белова, чем он, все же у него (Зюзь-Яковенко) «не было никакого сомнения, что он тоже слышал эту фразу». Расценив услышанные слова Белова как антисоветский выпад, Зюзь-Яковенко полагал, что Славин об этом доложит в Москву. Он некоторое время ожидал соответствующего реагирования со стороны ЦК ВКП(б), наркома Ворошилова и начальника ПУРККА Гамарника, но, не дождавшись этого, перестал, по его словам, доверять Белову и Славину, что привело к ухудшению служебных и личных отношений между ними. Далее в том же объяснении Зюзь-Яковенко указал, что встретившись 1 июня 1937 года на заседании Военного совета с Беловым, он имел с ним разговор о Славине. На его вопрос, что Белов думает о Славине, тот ответил: «Славин – «мертвый человек» (имеется в виду особая близость Славина к Гамарнику, только что покончившему жизнь самоубийством. – Н.Ч. ), но тут же пояснил: «О нем я не буду ничего говорить на пленуме (то есть на заседании Военного совета. – Н.Ч. ). Знаешь, в такой кутерьме долго ли оговорить человека понапрасну». Как видно из объяснения Зюзь-Яковенко, сам он предполагал выступить на одном из заседаний Военного совета 1–4 июня 1937 года и рассказать о двурушничестве командарма И.П. Белова и комдива К.А. Мерецкова, однако не получал слова, после чего и решил лично обратиться к наркому Ворошилову».