Рафаил Мельников - Слава. Последний броненосец эпохи доцусимского судостроения. (1901-1917)

Неутомимый странник в бескрайних просторах морей и океанов, вечный борец с коварством двух стихий на границе воздушного и водного океанов, роскошная гостиница, огромное вместилище грузов или носитель самого мощного оружия, – корабль во все времена будет оставаться самым впечатляющим и масштабным творением человеческого гения. Ни с чем не сравнимо то чувство особой душевной близости к кораблю, которому человек, ступая на его палубу над зыбкой и коварной бездонностью вод, доверяет охрану и сбережение своей жизни. Особо доверительны отношения с кораблем у человека, который своими руками его строил.

Из всех этих неполных, трудноуловимых и по-разному сочетающихся обстоятельств и рождается то острое чувство сродненности со своим кораблем, которое не оставляет человека во всю его последующую жизнь. Об этом чувстве, возникающем даже при непродолжительном плавании на корабле, вспоминал А.Н. Крылов. Это чувство автор сохраняет не только к кораблям, в постройке которых он участвовал на заводах Феодосии и Ленинграда (крейсер "Варяг", рефрижератор "Актюбинск", СПК "Стрела-1", "Стрела-2" и другие), но и к кораблям своей юности – подводной лодке С-348, плавучей базе "Василий Путинцев", научно-промысловом судне "Одиссей". Испытывает он его и к кораблям, о которых судьба послала ему счастье написать историко-технические монографии. Об этом чувстве пишут автору читатели его книг. Это же чувство, спустя 50 лет после описываемых событий, позволило В.П. Костенко вспоминать о своем корабле в следующих словах неугасавших любви и преданности: "Придя по окончании дневных работ в свою каюту, я вдруг почувствовал себя частицей этого корабля, с которым я сроднился за три года учебы и напряженной работы в Кронштадте. Он стал мне дорог, наш "Орел""…

Мне становится понятной привязанность моряка к палубе своего корабля, которая годами может заменять ему твердую землю. Недаром за долгие годы плавания корабль начинает казаться его обитателям живым существом со своим характером, привычками и капризами. Вот и сейчас, сидя за письменным столом, я вкушаю сладость изолированного покоя, я отдаюсь потоку мыслей, перебираю дневные впечатления, но в то же время ощущаю, что корабль живет, его металлический корпус передает самые отдаленные звуки и вибрации…".

Понятно, что в эти минуты истинной возвышенности души могут показаться неуместными какие-либо критические замечания, видимо, им в книге не находится должного места. Ничем не греша против своего восприятия тех дней, В.П. Костенко с чистой душой передает картину триумфального шествия "Орла" при первом выходе на пробу машин 25 августа сквозь растянувшийся на пять миль строй двух эскадр. "Какой внушительный вид имеют наши новые броненосцы типа "Суворов". Они необычайно высокобортные, поражают обилием надстроек, высокими многоэтажными мостиками и числом орудийных башен. Но при всем том пропорции их корпусов, толстые и высокие дымовые трубы, многочисленные мостики и мачты, увенчаные боевыми марсами, создают впечатление грозной боевой мощи".

Замечания о проекте в книге последовали гораздо позже, но и они в полной мере не были критическими. Сожалеть приходится и о бесспорно трагической недоговоренности книги о главном. Это главное – оценка той фантастической задержки готовности кораблей в продолжение шести лет их постройки и той еще более фантастической потери времени, которое не было употреблено на экстренную достройку кораблей и введение в строй весте с ними "Славы". Немыслимой и противоестественной кажется обстановка тех неторопливых, едва ли не нарочито затягивавшихся сборов эскадры в дни, когда она, пусть уже и потеряв месяц, должна была спешить в Порт- Артур. Оставались последние утекающие мгновения истории, когда еще можно было спасти эскадру от гибели и повернуть ход войны. Но обо всех этих недомолвках и недоговоренности в величайшей в истории флота и всей России трагедии неиспользованных возможностей В.П. Костенко не высказался. Скорее всего, потому, что этого не допускали время и условия тех лет. Молчат о них мемуары и документы.

И тем ценнее признание, которое сам того не ведая "его превосходительство" Федор Карлович сделал в начале своих показаний в следственной комиссии. Из них следовало, что меры по ускорению достройки кораблей, будто бы предпринятые властью в феврале 1904 г., должны были приблизить их готовность к новому сроку (его Ф.К. Авелан благоразумно не называл) вместо прежних, когда корабли "в большинстве должны были осенью 1904 г. лишь начинать свои приемные испытания". И получалось, что все эти будто бы деятельно принятые меры дали почти что нулевой результат.