Александр Андреев - Эсеры. Борис Савинков против Империи

По всему Забайкалью встречали Марию Спиридонову. Террорист, объявивший беспощадную войну всему, что не давало жить, дышать, расти просыпающемуся народу соединялся в ее лице с мученицей и страдалицей за этот народ. Как террорист, она шла в первых рядах, рядом с теми, кто должен был своими трупами проложить дорогу вперед, и несла в своей груди ту новую силу, которая не совсем понятна и страшна для двух третей народа. Но он была не только гордым мстителем за страдание народа. Она, как и он, придавленный, замученный вековым угнетением, до дня выпила горькую чашу унижения. Далеко не для всех еще был понятен тот огненный гнев террориста, что поднимал его руку «как будто бы все-таки на человека». Но муки были для всех понятны. Соединенные с силой и мощной красотой духа, они должны были вызвать и вызвали целый океан обожания и поклонения.

Ее имя стало знаменем, объединившим под своею сенью всех, кипевших святым недовольством: социалистов-революционеров, социал-демократов, кадетов, просто граждан. Она принадлежала не только к партии социалистов-революционеров, но и всем им, носившим ее в своей душе, как знамя своего протеста. Как люди приветствовали ее – нет у меня красок описать это. Каждая остановка днем, вечером, ночью – люди стучали в окна и будили нас – восторг толпы до самозабвения. Десятки и сотни тысяч людей везде выражали свою любовь к ней, осыпали ее и нас цветами. Рабочие протягивали в окна пятаки, дамы снимали с себя кольца, солидные господа часы: «Для них, для барышень, для их товарищей на каторге». Помню монашку, которая принесла дивный букет цветов с трогательной запиской: «Страдалице-пташке от монахинь».

Между нами и конвойными быстро устанавливались простые непринужденные отношения старших товарищей к младшим. Полковник быстро убедился, что ни ему с двенадцатью солдатами бороться против тысячных толп. Конвойные просили встречающих пропускать вперед эсеров: «Потому барышни больше уважают социалистов-революционеров». А они вообще старательно соблюдали наши интересы. Мы им читали вслух газеты и революционные брошюры, беседовали с ними. В дороге мы узнали об убийстве адмирала Чухнина и отпраздновали его вместе с конвоем, везшим нас на каторгу.

Полковник усиленно хлопотал о смене конвоев. Мы часто ходили к новым конвойным в их отделение и разговаривали часами: о том, за что каждая из нас идет на каторгу, о том, что делается в России, о Думе, о терроре, о социалистах-революционерах, о социализации земли, с этими мужиками в шинелях.

На полустанках обычно устраивались для нас прогулки. Мы бродили по лесу в сопровождении конвоя и возвращались в свой вагон с полными руками цветов. Мы ими украшали вагон внутри и решетки снаружи. Впоследствии конвойные писали нам на каторгу, что стали «партийными людьми». По России летел наш каторжный вагон в цветах, а на остановках перед окнами вырастало волнующееся море голов – все лица направлены в нашу сторону, все глаза горят одним огнем, во всех голосах звенит и переливается одно чувство. А внутри клетки-вагона – мы, шестеро барышень, спаянные одной идеей, идущие одной дорогой к одной цели. На станции грандиозные митинги, демонстрации, теплые товарищеские беседы, полные молчанья скорбные рыданья. Мы были у окон и днем и ночью, по первому зову встречающих.

В Сретенске, в конечном пункте железной дороги, нас навещала местная интеллигенция и окружала самыми трогательными заботами. Мы узнали, что нас везут в Акатуй.

Сретенцы дали нам в дорогу две вместительных повозки и весь Сретенск высыпал на улицу, когда мы торжественно, в тарантасах, двигались в сопровождении моря солдат. Нам махали шапками, поминутно через конвойных передавали цветы, консервы, конфеты, деньги. Рабочих не было, преобладали солидные господа, нарядные барыни, гимназисты.

С этапа отправлялись часов в пять утра. Около полудня располагались в каком-нибудь хорошем местечке, обыкновенно около речки, и здесь часа три валялись на траве, купались, разводили огонь, готовили чай, наслаждались диким привольем бесконечных сопок и цветущих степей. Конвойные без боязни отпускали нас далеко.

Акатуй открылся перед нами неожиданно, как по знаку волшебника. Вот мы у ворот тюрьмы. Здесь нас подхватила живая шумная толпа, увлекла за собой, оглушила криками приветствия и громом революционных песен, осыпала цветами. Как сквозь сон, глядели мы на завесу в заборе, украшенную цветами и громадной надписью: «Добро пожаловать дорогие товарищи». Она раздвинулась и мы очутились в каком-то дворике среди десятков мужчин, женщин, детей, около двухсот человек, которые пели и бросали в нас цветами. На большой гирлянде наши шесть фамилий и слова: «Слава погибшим – живущим свобода», «Да здравствует социализм», «Да здравствует Пария социалистов-революционеров», «В борьбе обретешь ты право свое». Мы стояли под звуками Марсельезы и дождем цветов, смущенные и растерянные.