Эдвард Радзинский - Лунин, или смерть Жака

СЕРМЯГА Маска, кто я?

ПЕРВЫЙ МУНДИР (кричит). Бал! Еще бал! Общие цыганки... общие девки... Как это сказано у древних римлян? «Общие партнеры по постельной борьбе»...

ЛУНИН. Наш век начался опасно: с наступления молодых. Мы все тогда поняли – это наш век! Байрон, Занд... Наполеон... А век оказался стариковским веком! А ты сам по колено в море крови и слез... Здесь, господа, было два пути: не заметить... только этак – по-нашему не заметить: «Не моего ума дело»... «Есть отцы-командиры...» И так поступили многие военные герои!

ПЕРВЫЙ МУНДИР. Загнул пароли и отыгрался!

ЛУНИН. Или уж совсем по-нашему. Что такое заговор в Европе? Это когда быдло, бесправное мужичье, собирается с вилами и хватает за горло повелителей и отнимает права! Выгрызает! А по-русски: тихие, страдающие глаза быка в ярме... покорность рабов. И вот уже их молодые повелители, заболев совестью, сами составляют заговор, чтобы с восторгом да счастьем отдать все: богатство, землю... только грех с души снимите! Ах, какой русский составили мы заговор! Заговор на балу!

СЕРМЯГА. Маска, кто я?

ЛУНИН. Если бы я... одевавший тогда в пестрое тряпье свое молодое тело... уверенный, что имею право распоряжаться чужой жизнью и смертью... жалевший старость молодой беспощадной жалостью... ненавидевший всяческое бессилие и уродство, – о, если бы я мог тогда на балу... увидеть ту азиатскую степь... Ах, господа, господа-

СЕРМЯГА (спиной). Маска! Кто я?

ГОЛОСА МУНДИРОВ (из темноты). Карету Орлова... Карету Волконского... Карету Трубецкого... Карету Пущина…

ЛУНИН (в спину арестантской сермяги). Через какой-то десяток лет. (Хохочет.) В вонючих опорках... пешком... По той азиатской степи... Нас гнали из одной тюрьмы в другую. (Хохоча.) Я вспомнил: «карету Волконского!..»

ГОЛОС СЕРМЯГИ. Маска, кто я?

ЛУНИН. Это ты, Пущин.

– (Смех.) Признал!.. Маска, кто я?

– Это ты, Завалишин.

– (Смех.) Признал... Маска, кто я?

– Это ты, Волконский... Мы шли. И я вдруг поднял глаза и, разговаривая с тобой, мельком увидел арестантскую сермягу и торчащую бороду и захохотал. О Боже! Это был князь Сергей Волконский. Как он был похож на Стеньку Разина... Той ночью мы остановились на отдых. Я вышел подышать воздухом, и на заднем дворе в одной грязной рубахе я вновь увидел сидящего спиной князя Сергея... (Обращаясь.) Князь... а князь...

СЕРМЯГА (спиной, не оборачиваясь). Ошиблись, барин. ЛУНИН (хохочет). Я перепутал тебя, князь Волконский, с последним кандальником.

СЕРМЯГА (спиной). Батюшка, подай милостыню, Христа ради.

ЛУНИН. А это был убийца, приговоренный к бессрочной каторге. Он знал, что я не подам... Но он уже опух от голода и одурел... Я принес ему еду и накормил его. И мы сидели друг против друга на корточках... на земле.

СЕРМЯГА (спиной). Батюшка, спаси тебя Бог.

ЛУНИН. И он заплакал. И тогда я заплакал тоже и вспомнил того кавалергарда, который бежал по лестнице... на том балу!

И тут СЕРМЯГА оборачивается – и обнаруживается, что арестантская сермяга только сзади, а спереди, с лица, – это такой же великолепный мундир, с блестящим шитьем и эполетами. И этот ВТОРОЙ МУНДИР со столь странной арестантской спиной усаживается рядом с ПЕРВЫМ МУНДИРОМ.

А ПЕРВЫЙ МУНДИР за столом все мечет карты.

А ЛУНИН и ВТОРОЙ МУНДИР говорят, говорят.

ВТОРОЙ МУНДИР. Надо подать широкий адрес Государю с просьбой об освобождении крестьян.

ПЕРВЫЙ МУНДИР. Хожу... мирандолем и проигрываю.

ВТОРОЙ МУНДИР. Именно широкий, чтобы стало ясно, что все общество требует...

ПЕРВЫЙ МУНДИР. Поставил на первую карту и выиграл сонника.

ВТОРОЙ МУНДИР. Нет, нужно молить Государя о конституции.

ЛУНИН. Ах, как это по-нашему... даже за свободу... за конституцию... в ноги бухнуться и лбом прошибить.

Далее ВТОРОЙ МУНДИР и ЛУНИН кричат взахлеб.

– Но Государь не пойдет. Теперь уж всем ясно, не пойдет Государь на конституцию.

– Ну что же делать?

– Ни за что не пойдет!

– Ну не убить же Государя!

ЛУНИН. И это тоже по-нашему: еще вчера лбом землю прошибить думали, а сегодня можно и табакеркой в темя, как с Павлом или с Третьим Петром.

– Вопрос задан важнейший, что ты молчишь, Лунин?

ЛУНИН (холодно). Для меня важности этого вопроса, господа, не существовало. Для меня всегда было дико, что может найтись человек, который меня... меня... меня... с сердцем, с чувствами, со страстями... меня, которого любили и любят... с моими тайнами... меня... единственного в целом мироздании... считает своим Жаком... своим подданным... Ну так ясно: вольность и свобода есть естественное состояние человека, и всякий, кто нарушает это, – тиран, величайший преступник! И я удивляюсь, как другие давно не понимали этого, коли это так ясно. Но в империи из века в век вырабатывали у людей странное зрение... Например, шапку, пожалованную некоему Рюриковичу каким-то татарским Мурзой... из века в век именовали русской короной и древней шапкой Мономаха. И вес верили... и, главное, видели в обычной богатой татарской шапке византийскую корону! Слепцы! Слепцы! И потому в империи так важен зрячий!