Борис Тумасов - Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский

Очутившись на Рязанщине, увидел безлюдье. Не стал задерживаться, отправился в землю Московскую, где, по слухам, ордынцы меньший разор учинили.

Так и осел здесь смерд, семьей обзавелся, землю пашет, князю дань платит.

Жаловался смерд на княжьего тиуна: в полюдье нередко сверх меры берет. А как жить крестьянину, коли неурожаи частые? Ко всему, было у смерда четверо сыновей, всего один остался: двух татары угнали, один на поле брани пал, и лишь меньшой при нем живет…

Стемнело, и в избе зажгли лучину. Она горела тускло, роняя нагар в корчагу с водой, шипела. Пригнувшись, вошел молодой бородатый мужик, отвесил князю низкий поклон.

- Сын мой, Симеон, - сказал старик. - Нонешней весной женю. То не изба, где не слышно детских голосов.

Помолчали. Потом старик произнес:

- Я, князь Даниил, отца твоего, светлого князя Александра, помню. Крутоват был,. но справедлив и в делах воинских зело разумен.

Симеон молча уселся в углу, принялся чинить сбрую. За окном заунывно выл ветер. Хозяин заметил:

- К утру дождь надует. Князь Даниил спросил:

- Какая судьба, старик, тебя с моим отцом сводила?

Хозяин усмехнулся:

- Такая, княже, какая и с тобой. Вот здесь, на этих полатях, спал он, когда однажды из Орды ворочался. Устал, видать, не до разговоров ему было и не в духе пребывал. По всему, горько на душе. Да и откуда сладости быть - у хана унижение, а на Руси все в упадке и запустении…

За полночь заснул Даниил Александрович. Спал не спал, а с рассветом на ногах. Дружинники, готовые к отъезду, ждали князя. Срывались первые крупные дождевые капли, когда Даниил Александрович пустился в дорогу.

Его окликнули, и он вздрогнул. Любомир узнал бы этот голос из тысячи. Ее голос, нежный, зовущий. Княгиня Анастасия стояла совсем рядом, и удивительно, как гридин не заметил ее.

- Любомир, - сказала она, - приведи коня, уж не отвыкла ли я сидеть в седле…

Она гнала все дальше и дальше от города, будто рвалась от своей любви, но та оставалась с ней, была близко, стоило лишь оглянуться. Любомир без доспехов и оружия, ворот рубахи расстегнут, русые волосы теребит ветер. Он не отставал от княгини, не спускал с нее глаз, а в них все: и нежность, и преданность.

Анастасия поняла: в Любомире вся ее жизнь. За долгие месяцы, которые она провела в Орде, истосковалась по ласке. Свернула в лес, натянула повод, и конь послушно замер…

Шатер Ногая стоял у самого Сурожского моря, за Доном, где берега были в тополях и тальнике. Весной тополиный пух и сережки верб падали в воду и уплывали в открытое море.

Море бывало то ласковым, как добрая женщина, то грозным, каким нередко бывал и он, Ногай. В его власти огромная орда. Хан волен казнить любого, будь то простой воин или ханский родственник. Так случилось и в тот день, когда Ногай привел орду к морю. Он заподозрил мурзу Селима в измене и велел умертвить его. Подобное постигнет всякого, кто замыслит против хана.

И еще Ногай уверен, что его главный враг - Тохта. Тот Тохта, который сделался ханом Большой Орды не без его, Ногая, помощи.

Тохта коварен, и мурза Селим подтвердил это перед казнью. Хан Большой Орды склонял его к измене. Неблагодарность Тохты - плата за добро, оказанное ему ханом Ногайской Орды.

Небо хмурилось, и, подобно морю, мрачнел Ногай. Из степи, где пролегала татарская тропа на Русь, донесли: из Сарая возвращается во Владимир великий князь Андрей, а с ним мурза Чета.

Ногай недоволен: конязь Андрей миновал Ногайскую Орду и не оставил хану даров. Великий конязь искал милости у Тохты, но потерял ее у хана Ногайской Орды, а потому, сказал сам себе Ногай, он поможет тому урусскому конязю, кто обратится к нему. Пусть это станет уроком для тех удельных конязей, какие не хотят замечать его, хана Ногая. Пусть они, направляясь в Сарай, прежде поклонятся хану Ногайской Орды…

Волна за волной накатывались на берег. Соленая пыльца оседала на лице Ногая, и он тыльной стороной ладони время от времени отирался. Хан слушал море, в его грозном гуле чудился рев тысяч и тысяч воинов, рвущихся в бой. В нем хан выделял голос отца, сотника Исмета. Ногай помнил, как отец привел его, мальчишку, к морю и сказал: «Сюда нас привел Бату-хан, ты же отправишься к другому морю и там разобьешь свою вежу».

Ногай исполнил завет отца: от моря Хвалисского, где жили улусы Большой Орды, он увел свою орду к водам морей Сурожского и Русского. Здесь его, Ногая, степи, его становища. Если обратиться лицом к восходящему солнцу, там владения Тохты; по правую руку аулы закубанских касогов; по левую - лесные земли урусов, а тут, где заходит солнце, его, Ногая, степи.