Борис Тумасов - Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский

- Молитвами Господа милостивого… А время наше, Даниил, как листья по осени, сыплется.

- Да что же я тебя на холоде морю, - засуетился московский князь, - проходи в палаты, гость дорогой, желанный.

По высоким ступеням поднялись в сени.

- По-доброму здесь бы тебя, брат, надлежало встретить жене моей, да она с сыновьями на богомолье отправилась.

- Святое дело. А она здорова ли?

- Слава богу. Может, с дороги баню велеть истопить?

- Да уж лучше к ночи, оно и спаться будет крепче…

Дальнейший разговор продолжали в трапезной, за столом. День был постный, ели рыбу отварную, капусту квашеную, сдобренную луком, да репу осеннюю. Запивали квасом ядреным.

- Так с чего ты, Даниил, раздобрел? - спросил Андрей.

Московский князь улыбнулся в бороду, и были братья сейчас удивительно похожи: оба коренастые, голубоглазые, волосы взлохмаченные, белокурые.

- А ты, брат, лишь свои годы считаешь? Мне ведь тоже три десятка лет сравнялось.

- Да-а, - только и протянул Андрей.

Они долго сидели в трапезной, все сокрушались о прожитых годах. Потом отправились в домовую церковь, где служил седой священник. В полумраке лампад на братьев смотрели скорбные лики святых. Молились истово, отбивали поклоны. Затем снова отправились в трапезную. Здесь их уже ждала уха из сомятины, каша гречневая, пироги с грибами и клюквой.

Печально смотрел Даниил на брата. С виду будто крепок, а по всему заметно, жизнь изнутри точит. А тот, видимо, догадался, о чем Даниил думает, спросил:

- Так в чем же твои заботы?

- Аль сам не ведаешь, не в радость мне жизнь. Княжество мое нищенское, ко всему Ордой ограбленное. Ноне едва концы с концами свожу. А семья моя растет. Не раз мыслил, что сыновьям моим оставлю.

Налили по чаше хмельного меда. Даниил поднялся:

- Давай, брат, помянем отца нашего, Александра Ярославича.

Выпили стоя, заели коркой ржаного хлеба. Андрей сказал:

- В смерти князя Невского воля Божья…

- Мы все, брат, в его воле.

- Воистину.

Отрезав от куска сомятины краешек, Андрей сосредоточенно жевал. Наконец промолвил:

- Доколе, Даниил, Дмитрию на нас свысока глядеть, в скудости нас морить? Аль мы безропотны? Вот тебе, Даниил, дал ли каких земель? Как получил ты Москву, удел малый, так и поныне нищенствуешь.

- С каких уделов ему Москве прирезать? Вон я сельцо близ Коломны приглядел, так он мне и думать запретил.

- Из Переяславского удела пусть не поскупится дать.

- Аль ты, брат, забыл, Дмитрий отцом на великое княжение посажен и Переяславль-Залесский ему в удел даден?

- Дмитрий на том держится. Он ноне в Копорье. Новгороду угождает. Ан забывает, татары всему учет ведут. Татарин коли не добром заберет, так силой отнимет.

- Надобно нам великому князю поклониться.

- Попусту, Даниил: глухой не услышит, слепой не узрит. Я Дмитрию более не поклонюсь. Он еще не раз пожалеет, что обиды мне чинил.

Даниил покачал головой:

- Как мыслишь, брат?

- Коли он нас за князей не признает, а тем паче за братьев не чтит, в Орду подамся: пусть нас хан рассудит.

И зло блеснули его глаза. Даниил отпрянул. Сказал удивленно:

- Ох, брат, недоброе замыслил, кровь прольется, и разор будет.

- Аль в бесчестье жить?

Ничего не ответил Даниил, сидел молча, о чем-то своем думал.

Андрей продолжал:

- Чую, не только я, но и иные удельные князья не желают обиды терпеть. На них моя опора. Да и ты, Даниил, знаю, не супротивник мне.

Московский князь кивнул:

- Почто мне сторону Дмитрия держать? Аль это рука друга Москвы?

- Я, Даниил, обещаю, коли сяду на великое княжение, не перечить Москве в ее начинаниях…

На третий день московский князь провожал Городецкого. Утро выдалось с легким морозцем. У крыльца уселись в седла, тронулись шагом. Миновали церковь, вплотную прильнувшую к княжеским палатам, объехали хоромы бояр. Все в Кремле: и церковь, и монастырь, и хоромы боярские, и терема - рублено из дерева.

Глядя на местами потемневшее дерево, Андрей заметил:

- Не грех, Даниил, кое-где бревна заменить. Ударит ордынец тараном - не выстоят.

- Чтоб заменить, откуда гривны взять: ордынцы всю казну московскую выгребли.

Воротная стража открыла створки, выпустила князей и дружинников. Сразу же, от стен Кремля, потянулись избы ремесленного люда, вросшие в землю, крытые соломой, редко тесом.

Стучали в кузницах, тянуло гарью и окалиной. Вплотную к Кремлю начинался лес: вековые дубы, березы, еще не одевшиеся в листву, вечнозеленые сосны, игольчатые ели.