Антони Смит - Две горсти песку

Пока Дуглас и Ален выясняли между собой, кому из них снимать приземление (у оператора обе руки должны оставаться свободными, для съемок, а его помощнику надлежит крепко держать оператора и самому держаться за гондолу, чтобы никто из них не покинул ее преждевременно), я приготовил веревки: синюю от выпускного клапана и красную от разрывного полотнища. Не дожидаясь, когда нас опять увлечет нисходящее течение, я открыл выпускной клапан, и мы сами, по собственной воле пошли вниз.

- Внимание! Всем держаться! Дергаю разрывное. Есть. И мы приземлились. Гондола скрипнула, но не подскочила, а медленно опрокинулась набок, увлекая нас с собой. Жесткая трава Серенгети погладила нас по лицу в знак завершения полета. "Джамбо" покорно расстался с водородом, и все кончилось. Был аэростат, осталась корзина с тремя пассажирами и куча оранжевой ткани с сетью. Достойно и благородно воздушный шар прекратил свое существование, перестав быть частицей восхитительного небосвода. Кончились его воздушные странствия, кончились его африканские дни.

И мои африканские дни тоже кончились. Разумеется, еще предстояло немало дел. Надо было уложить снаряжение и отправить его домой, нанести визиты всем, кому следовало, и поблагодарить всех, кому мы были обязаны. И на этот раз я вылетел транспортным самолетом, но если в Африку меня сопровождали всякие аппараты, то теперь моими попутчиками были животные - бабуины, сотни зеленых мартышек. Я помогал стюарду кормить их в назначенное время и усмирять тысячи шкодливых попугаев. В Хартуме и на Мальте мы выводили на прогулку собак, и я бегал, как заведенный, по трапу, увлекаемый истосковавшимися по травке псами. Словом, перелет был увлекательным, и он придал мне сил для встречи с таможней.

- Аэростат? Боюсь, сэр, это будет не так-то просто... Вы же знаете, у нас есть правила, постановления, которые мы обязаны выполнять. Сейчас я посмотрю. Так, вот здесь все написано. Аэростаты и воздушные корабли двадцать процентов. Да, придется вам уплатить пошлину в размере двадцати процентов от объявленной ценности. Ведь аэростат изготовлен в Бельгии, а вы его импортируете в нашу страну. Таковы правила, поскольку аэростат не изготовлен в Великобритании. Будь он британского производства, тогда другое дело.

- Но...- произнес я и смолк.

Собравшись с духом, я вооружился аргументами насчет допотопного законодательства, давно нуждающегося в пересмотре, и необходимости проявлять здравый смысл. Я спросил: можно получить данные, сколько дирижаблей прошло через таможню за последний год? или за последние тридцать лет? или за столетие? И почему пошлина на аэростаты и дирижабли выше, чем на самолеты? Я призвал таможников плюнуть на устаревшие, косные правила, мне вовсе не хотелось страдать из-за мелочных придирок. Я спросил, какая пошлина установлена на ввоз из Бельгии луков, кремневых ружей и долбленок и как определить ценность моего шара, если, кроме меня, все равно никто не может на нем летать, и сколько честных контрабандистов, провозящих в поясе часы и духи, они пропускают за спором со мной. Я твердил свое, они свое. - Но...- вымолвил я и опять смолк.

Впрочем, когда мы вылезали из гондолы в Серенгети, все это еще было далеко впереди. Свертывая оболочку, я не думал о таможне, в мыслях я еще парил над табуном. И уж конечно, я не думал о таможне вечером, когда пошел сильный дождь и по ровному серому цвету неба стало понятно, что это надолго. Полет над равниной состоялся вовремя.

Последние дни в Серенгети, пока шла подготовка к отъезду, мы стояли у озера Лагая. Изо всех наших лагерных площадок эта, пожалуй, была самая красивая, и мы особенно неохотно расставались с ней. Было условлено, что я выеду первым, а мои товарищи останутся, чтобы закончить наши дела в Серенгети. Вот почему я один покинул лагерь и отправился в обратный путь домой. Как обычно, рядом скакали зебры, танцевали газели и передние колеса моей машины безошибочно находили норы гиен. Одни животные сменяли других: вот группа антилоп конгони, вот стая сонных львов, опять антилопы - одиночками, большими стадами, гепард, канны- так много канн вместе я увидел впервые. Наконец я достиг дороги. Не спеша подчиниться ее прямолинейной целеустремленности, ее недвусмысленным указаниям, куда надлежит ехать, я свернул в сторону, чтобы еще раз взглянуть на мир, с которым мне предстояло расстаться. Выключив мотор, я на несколько шагов отошел от машины. Над землей, размазывая контуры животных, колыхалось марево.