И. Потапчук - Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

Что касается Августовского, то всего лишь три года тому назад от одного золотопромышленника из глубокой Сибири я узнал, что Августовский еще бодрствует и работает, что все его знают по моей книге, и что он в эту книгу попал весь, живьем, таким, каким и до сих пор остается.

И как после всего этого не преклониться перед глубокою народною мудростью, которая вещает: «Все минется, одна правда останется».

Тема беседы такая неисчерпаемая, что следовало бы себя ограничить. Но я еще не успел высказать всего существенного.

Русское судебное красноречие возникло при необычайно благодарных условиях. В нашу среду попали замечательные умственные и художественные силы. В шестидесятые годы закипела такая общественная работа, что выдающиеся ученые и люди с литературным талантом покинули свои библиотеки и кабинеты для живого судебного дела. Язык первых защит оказался пестрым и разнообразным, без какой бы то ни было сложившейся профессиональной окраски; ничего узко сословного, что уже ясно замечается в старой европейской адвокатуре, здесь еще не было. Но все речи отличались содержательностью. Видно было, что они исходят от умов широких, самостоятельных, развитых и богато одаренных. Эти первые образчики нашего красноречия создавались сообща: профессорами, литераторами, светскими людьми с европейским образованием, а также даровитейшими самородками из демократии. Нечто веское, значительное и живое слышалось в каждом доводе. Адвокатура сразу выросла и вызвала невольное внимание суда. В то же время печать зорко следила за ее нравственным достоинством. Таким образом, даже самые зачатки пошлости и беспринципности вытравливались в приемах нашей трибуны с первых же лет ее существования.

Теперь уже трудно вспомнить и перечислить адвокатов, которые даже никогда более не попадут в историю нашего сословия, но которые говорили перед судом так интересно, благородно и культурно, что нынешние газетные знаменитости перед ними оказались бы совершенно ничтожными. Возьмите старые газеты и, быть может, вам попадутся умные тексты этих позабытых защит.

И главное, на что я хочу указать,— ничего актерского в этих речах не было. Язык Спасовича ярок, но прост, и никаких мелодраматических приемов у него нет. В самых трогательных местах он робел, а не декламировал. Плевако — византиец и ритор по природе, но и он поднимает интонацию лишь в самые сильные моменты речи, как делал это и Урусов. И оба эти оратора увлекали аудиторию не внешними приемами, а внутреннею прелестью своего дарования.

Но о большинстве тех чудесных пришельцев в наше сословие теперь приходится сказать: «Иных уж нет, а те далече...» Дождемся ли мы нового прилива таких же крупных умственных и художественных сил?

Дело в том, что, как я уже говорил, поприще наше скользкое. Слепая масса публики, правда, торопеет перед адвокатами и в случае беды легко отдается им в руки, веруя в их могущество. Но все развитое общество невольно держит их в подозрении. Я имел случай сближаться с лучшими и замечательнейшими деятелями нашего времени в области искусства и мысли. Я пользовался их симпатиями, почти дружбою. И что же? Я всегда чувствовал, что звание «адвокат» мне как бы извинялось. Конечно, я никогда не оправдывался, сознавая, что, если бы поднялся спор, то я сумел бы отстоять свое достоинство. И все-таки не обошлось без некоторых недоразумений. Но я и тут не уступил. Время их сгладило...

Вот как трудно покорять истинное «общественное мнение» в пользу адвокатуры!

После этого вы легко поймете, как досадно и обидно наблюдать все, что появилось вдруг на смену трудным, но поистине блестящим начинаниям нашей адвокатуры в последнее время.

Все, от чего следовало бы очищать наше сословие, как от вреднейших плевел, мешающих его нравственному росту и авторитету, расплодилось с поразительною силою. Сформировалась крепкая школа рекламы и актерского пустозвонства.

Нужно ли объяснять, что реклама есть лавочный, торгашеский прием, совершенно несовместимый с какою бы то ни было умственною деятельностью, претендующею на общественное уважение и доверие... И вот в уголовной адвокатуре, т. е. в учреждении, которое даже при лучших намерениях его представителей все-таки подозревалось обществом a priori в своекорыстии и продажности, реклама пустила такие глубокие корни и дала такие пышные плоды, что нет уже силы, которая истребила бы эту растительность. Если реклама вообще довольно быстро дает осязательные практические результаты, то как же винить начинающую молодежь за то, что она ради скорейшего заработка и славы по уголовным делам прибегает к мудрым приемам, созданным старшими, и добивается прежде всего помещения своего имени в газетных листках? В последние годы я сделался случайным читателем этих листков и теперь только узнал, как широко, с какою постыдною и жалкою страстью разрастается эта реклама. Я увидел, что множество неведомых защитников то и дело пропечатываются в газетах с их именами и отчествами и с упоминанием о произнесенных ими «блестящих и горячих речах».