И. Потапчук: Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

Давно известно, что ораторами «не рождаются, а делаются», т. е. что внешние качества речи каждый может приобрести. Следовательно, важнее всего лишь то, чтобы у будущего оратора была прежде всего голова, имеющая высказать нечто значительное. Публика же до сих пор этого не понимает. Большинство думает, что, если человек способен говорить без запинки, то, значит, он оратор. И вот почему болтунов смешивают с ораторами. Это один из величайших абсурдов.

От болтливости следовало бы так же лечиться, как от заикания. Непроизвольное извержение слов так же пагубно, как непроизвольная их задержка. Оратором может быть назван лишь тот, кто достигнет полного сочетания плавности речи с целесообразностью каждого произносимого слова. Но в совершенном виде такое сочетание решительно никому не дается от природы. Нужно работать над собою, нужно покорять себе язык, дисциплинировать его. Величайшие ораторы древности, Демосфен и Цицерон, никогда не полагались на импровизацию и писали заранее свои речи от слова до слова. Кроме того, они долго вырабатывали свой слог прилежным изучением поэтов. Да, именно поэтов — не в обиду будет сказано тем, кто протестовал против затеи А. Я. Пассовера читать Пушкина в собраниях наших помощников. Ибо настоящая поэзия есть, прежде всего, точность и благозвучность языка, а следовательно, она содержит два существенных качества, необходимых оратору, как воздух для дыхания. Неужели Демосфен и Цицерон читаются в гимназиях для того, чтобы приучать гимназистов к воздействию на «волевые импульсы толпы»... Конечно, авторы эти изучаются лишь как образцы слога, близкого по своей точности и мелодии к языку поэтов. Вспомните первые звуки речи против Катилина: «Quousque tandem, Catilina...» Ведь это стих. Это настоящий ямб, как «Скажи мне, ветка Палестины...» А восклицание: «O, tempora! O, mores» — это настоящая гармония.

И знаете ли вы, что наш руководитель А. Я. Пассовер — один из утонченнейших гастрономов по части слога — даже к Пушкину, который, кажется, превышает в этом отношении писателей всего мира, однажды придрался. Он указал мне, с недоумением и досадою, у Пушкина одну строку, правда, всего одну, которую он откопал:

«Пора. Перо покоя просит».

«Помилуйте,— сказал он,— в четырех словах четыре «п» и три «р»... Это непостижимо!»

Итак, древние ораторы совершенствовали свой слог, приглядываясь к образцам литературы. То же следует делать и нам.

Помню, летом 1897 года мне попались за границею в «Figaro» чрезвычайно любопытные статьи «La litterature et le barreau». В них проводилась параллель между беллетристикой и адвокатскими речами. Автор доказывал, что законы успеха в этих двух областях искусства совершенно одинаковы. Здесь я узнал, что все лучшие французские адвокаты писали свои речи. О Жюле Фавре, например, сообщалось, что он приготовлял свои фразы с величайшим трудом, сердился и ломал перья. А между тем его кудрявое красноречие весьма быстро отцвело и теперь уже вызывает насмешку. Автор приходит к выводу, что как в литературе, так и в ораторском искусстве остается свежим и переживает всякие моды только простой, сжатый и ясный язык, чуждый безвкусных украшений.

Приведу несколько афоризмов Квинтилиана: «Писать речи надо всякий раз, когда это будет возможно»; «Природа не желает производить быстро на свет ничего большого,— всякое прекрасное дело соединено с трудностями»; «Люди необразованные или мужики недолго затрудняются, с чего им начать»; «Умение говорить экспромтом — лучший результат учения и своего рода самая богатая награда за долгие труды».

Что касается предварительной работы, то и у нас все знаменитые защитники писали свои речи заранее, или целиком, как Спасович, или в виде конспектов, или «оазисами», как говорил о себе Плевако, который, впрочем, в последнее время тоже стал их писать целиком, ибо тотчас после прений передает полную рукопись в газеты. Здесь подробности зависят от индивидуальностей. Важно только то, чтобы вся идея защиты была заранее глубоко продумана.

Содержание речи должно быть приурочено к тому, чего могут требовать и ожидать, чем могут наиболее интересоваться судьи в момент прений. Нет ни малейшей надобности повторять им то, что они уже знают. Следует обобщить картину дела и сделать это таким образом, чтобы попутно были затронуты все больные места и получились ответы на самые щекотливые и тревожные вопросы. Преподать эту архитектонику защиты нет никакой возможности. Она дается чутьем, талантом и, так сказать, духовным глазомером, который указывает вам на соответствие между частями и целым.