И. Потапчук - Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

Вот как игуменья Митрофания относится к своему непосредственному начальству, какую ложь доносит ему, а консистория и в этом не находит данных к обвинению игуменьи. Но что же делалось в это время с Медынцевой и с ее делами? Я должен просить вас вспомнить следующее: перед вами производилось исследование по различным предметам, относящимся к различному времени. Медынцева переехала к игуменье Митрофании 28 октября 1870 года, а весь ряд преступных действий, который послужил предметом настоящего дела, окончился духовным завещанием 17 марта 1872 года. Обращаю ваше внимание на то, что все обстоятельства, которые относятся ко времени, предшествующему октябрю 1870 года, и следующие за мартом 1872 года, за исключением вымогательства сознания векселей, не имеют с настоящим делом, с теми документами, путем которых покушались обобрать Медынцеву, ничего общего.

Необходимо помнить это потому, что во время судебного следствия не раз поднимался вопрос о влиянии на Медынцеву Толбузина. Влияние это если и существовало, то после переезда Медынцевой от игуменьи, т. е. после марта 1872 года. В этом отношении замечательно то, что Медынцева, живя у игуменьи и находясь под ее влиянием, совершала акты, выдавала документы в ущерб ее состоянию. После же 17 марта 1872 года, когда, говорят, Медынцева подпала под влияние Толбузина, ни одного документа совершено не было и, следовательно, если она и находилась под влиянием Толбузина, то от этого вреда для Медынцевой не последовало.

Первым действием игуменьи по переезде к ней Медынцевой явилась смена опекунов. Пока опекунами были муж Медынцевой и Бениславский, обобрать Медынцеву было нельзя. Лица эти сумели бы защитить Медынцеву. И вот под влиянием игуменьи Митрофании Медынцева выбирает себе опекуна Макарова — человека тогда очень близкого к игуменье Митрофании. Он имел дела непосредственно с нею, давал ей бланки, векселя, получал заемные письма. Я уже имел честь указать на то письмо, где говорится, что опекуны были выбраны игуменьей. Игуменья Митрофания только тогда позволяет Медынцевой вернуться в Москву, когда опекуны, выбранные игуменьей, будут назначены. Макаров утверждает, что быть опекуном предложила ему игуменья. И могла ли Медынцева в своем положении делать какой-нибудь выбор? Она могла действовать только по указаниям игуменьи. Медынцева рассказывает, что во время своего проживания у игуменьи Митрофании она находилась под ее влиянием, что ее удаляли от близких людей, что за ней постоянно следили, что она находилась в монастыре как бы под арестом, что без согласия игуменьи Митрофании она ничего не делала и когда Медынцева не соглашалась подписать какой-нибудь бумаги, то игуменья Митрофания заставляла, кричала на нее, утверждая, что Медынцева поручена ей, игуменье Митрофании, Государыней Императрицей и что если хочет, чтобы сняли опеку, то должна слушаться ее, игуменьи Митрофании; а избавиться от опеки было единственным желанием Медынцевой. Понятно, что имя Государыни Императрицы производило сильное влияние на Медынцеву, которая не могла себе представить, чтоб можно было злоупотреблять таким великим, святым для каждого русского именем. Как Медынцева выражалась, она состояла при игуменье Митрофании, была под ее непосредственным влиянием и руководством. Медынцева смотрела на игуменью Митрофанию, по ее собственному выражению, как на особу «торжественную», близкую ко Двору. Эта обстановка подчиняла Медынцеву влиянию и давлению игуменьи Митрофании, что малейшее сопротивление считала и теперь считает своеволием. Рассказ этот крайне прост и так наивен, что заподозрить его в искусственности нет никакой возможности.

Во время судебного следствия добивались разъяснить, была ли Медынцева под арестом в полном смысле этого слова. Обвинение никогда этого не утверждало. Вопрос сводится только к тому, пользовалась ли Медынцева полной свободой хотя бы в том отношении, что оставалась ли она когда-нибудь без наблюдения лиц, близких игуменье? Можно сослаться в этом случае на показания Ефимова, да и сама игуменья говорит, что она возила Медынцеву всюду за собой для того, чтобы водворить мир в ее семье. Допускались ли к Медынцевой близкие ей люди? На суде было заявлено, что запрещения приезжать к Медынцевой не было, что Толбузин у нее бывал. Но ведь это относится к тому времени, когда он был человеком, близким к игуменье, был поверенным игуменьи Митрофании, которая посылала его и доверяла ему значительные суммы. Но сын допускался ли к матери? Его допустили к ней лишь тогда, когда он выдал денежный документ игуменье Митрофании и подписал договор о выделе. Игуменья Митрофания уверяла сына, что мать в Киеве на богомолье, а между тем из писем мы знаем, что Медынцева находилась в Серпухове, где жила по приказанию игуменьи Митрофании и не смела вернуться без ее повеления. Когда ее скрывали от опекунов в Туле и Хатавках, одну ли ее отправили туда? Нет, с ней ездила мать Досифея. Получала ли Медынцева содержание, определенное ей опекой, пока жила у игуменьи Митрофании? Из письма Медынцевой к Макарову мы видим, что она выдаваемые опекой ей на расходы деньги просила отдавать игуменье, а игуменья, утверждая, что Медынцева не получала содержания, объясняет, что все ее содержание игуменьей Митрофанией отдавалось опекунам в подарок. Объяснение по меньшей мере странное! В благодарность за получение содержания из опеки игуменья Митрофания одевает Медынцеву, сама заказывает ей платье, причем, уплатив портнихе 130 рублей, получает из опеки по подложному счету 1 тысячу 500 рублей и выдает Медынцевой по 2 рубля на расходы во время путешествия.