И. Потапчук - Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

Герасим Сечинский , корнет лейб-гвардии Гродненского гусарского полка: «Когда после убийства Бартенев в казармах вышел из квартиры в сад, то там он нам рассказывал, что у него с Висновской было давно решено, что они лишат себя жизни и что это решение было вызвано тем, что брак между ними невозможен. В шестом часу утра ко мне пришли Бартенев с Крупенским; Бартенев держал погоны в руках и, войдя в комнату, бросил их на стол. У него был совершенно ненормальный вид: глаза и выражение лица были тупые, под глазами красные пятна, часто хватался за голову и говорил так тихо, как будто бы беседовал сам с собою. Мне тяжело было первому начать разговор, и я ждал, когда Бартенев сам начнет рассказывать. Он начал тихо рассказывать, что у них было давно решено лишить себя жизни, что однажды она уже отравилась, но не умерла, что в этот последний раз она привезла револьвер, опиум и хлороформ, что когда Висновская заснула на его руке, он выстрелил ей в упор, под левую грудь. «Я,— сказал Бартенев,— подлец и сам не понимаю, как я себя не застрелил».

Граф Василий Капнист , корнет того же полка: «В 5 часов утра меня разбудил Лихачев, сказал, что Бартенев убил Висновскую, и послал меня в город удостовериться. Я зашел к Лихачеву на квартиру; Бартенев, увидев меня, пошел мне навстречу, пошатываясь, с сильно изменившимся лицом; голос у него был хриплый, он спросил меня: «Ты знаешь обо всем?» Мне было больно на него смотреть, и я уехал».

Павел Крупенский , корнет того же полка: «19 июня в 6 ч утра ко мне вошел Сечинский и сказал: «Бартенев убил Висновскую!» Я не поверил, но вскоре Лихачев подтвердил печальное известие. В коридоре я встретил Бартенева и сказал ему: «Какое несчастье», на что он ответил: «Пойдем, я тебе все расскажу!» Мы вошли в квартиру Сечинского. Прежде всего меня неприятно поразило хладнокровие Бартенева: он говорил довольно скоро, изредка нервно вздрагивал и хватал себя за голову, не отказался выпить стакан чаю, пьян не был. Рассказывая уже известную историю убийства, Бартенев прибавил: «Не знаю, как случилось, но я подлец, что не застрелил себя, ведь мы решили убиться!» Эти последние слова он сказал как-то отрывисто, не обращаясь ни к кому, а как бы к самому себе, не сознавая в эту минуту нашего присутствия. «Затем,— продолжал Бартенев,— я схватил шинель и с револьвером в руке бросился бежать; добежав до первых дрожек, я не знаю, как доехал до Лазенок». Заснула ли Висновская на его плече, когда он в нее стрелял — этого он не объяснил. Кроме того Бартенев пояснил: «После выстрела она на меня взглянула такими полными благодарности и любви глазами, которых я никогда не забуду, и на прощание сказала: «Adieu, je t’aime!» Просидев у Сечинского полчаса, мы вышли в сад, где находились другие товарищи, и, обратясь к Фольборту, Бартенев сказал: «Надеюсь, вы мне сегодня разрешите не быть на ученье». Гуляя по садику со мною, Бартенев говорил, что он знает, что совершил преступление, желал бы знать, что ему за это будет и может ли он остаться в полку во время следствия; Бартенев говорил, что и из каторги возвращаются, и что он желал бы обеспечить мать Висновской; кроме того, он говорил мне, что отправится в монастырь. Зная, что он не отличается религиозностью, я заметил, что это смешно и что он должен поискать другой способ нравственно смыть с себя это пятно. Бартенев говорил, что он не мог жениться на Висновской, так как родители его не согласились бы на этот брак, а жить с Висновскою вне брака было немыслимо. Затем Бартенев был подвергнут аресту в своей квартире, но просил, чтобы с ним находились товарищи; когда ему объявили, что его отправят на гауптвахту, он стал собирать некоторые свои вещи и сказал, что не желает, чтобы читали его родственную переписку; просил меня ее уничтожить. Я, рассматривая письма, бросал их в печку, а три письма Висновской были взяты Ельцом для приобщения к делу. В эти тяжелые минуты хладнокровие не покидало Бартенева даже тогда, когда он видел, как мы все были взволнованы и Елец вдруг зарыдал. Бартенев сам стал его успокаивать. Наконец мы простились и его увезли на гауптвахту».

Владимир Фольборт : «Когда я 19 июня увидел Бартенева, то он выпрямился и, подойдя ко мне, сказал: «Господин штабс-ротмистр, я надеюсь, что вы сегодня меня уволите от ученья». Меня эти слова покоробили, и я отошел в сторону. Спустя некоторое время мне пришлось остаться в комнате с Бартеневым вдвоем; он вдруг, со страшными рыданиями бросился на диван, бил руками и ногами, потом встал и с неприятным ироническим смехом сказал: «Если страдать, так страдать до конца!»