И. Потапчук - Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

Дмитриева говорит затем, что Карицкий дал ей четыре билета перед отъездом в Ряжск. На первый взгляд представляется странным, зачем ей нужно было ехать в Ряжск, чтобы менять билеты. Но эта странность легко объясняется тем, что для Дмитриевой гораздо рискованнее было менять билеты в Рязани, нежели в другом каком-либо городе. Если в Ряжске явилось у Морозова сомнение потому только, что он купил эти билеты у барыни приезжей, то тем легче было возбудить это сомнение в Рязани, где Дмитриеву знала гораздо большая масса людей. Здесь ей нельзя было бы пройти одною улицей города без того, чтобы не быть замеченною кем-либо из знающих ее, и, коль скоро проданные ею билеты были бы заподозрены, каждый мог бы указать на нее как на сбытчицу. Рассказ Дмитриевой о всем происходившем с нею в Ряжске совершенно подтверждается свидетельскими показаниями. Повторять его я считаю излишним и иду далее. Она говорит, что отправилась в Москву вместе с Карицким, что здесь вместе с ним ездила в конторы Юнкера и Марецкого, где предлагала разменять билеты, но что обе конторы отказались это сделать. Отказ этот объясняется тем, что когда обнаружилась кража у Галича, судебный следователь дал знать об этом случае московской полиции, которая, в свою очередь, сообщила всем банкирским конторам, чтобы они таких билетов не покупали и продавца их тотчас представили в полицию. Отчего же его не представили, спросите вы. Но вам известно, вероятно, что всякий старается по возможности избавиться от прикосновенности к такому делу, и только благодаря этому Дмитриева и не была задержана, так как названные ею конторы ограничились тем, что не приняли от нее билетов.

Карицкий отвергает самый факт своей поездки с Дмитриевой в Москву, и действительно, его в то время никто там не видал, но из этого еще не следует, что он на самом деле там не был. Из показаний Дмитриевой видно, что когда они подъезжали к конторам, то он не выходил из кареты. В гостинице же стоял он под фамилией Галич. Следовательно, доказать то, что он в это время останавливался в гостинице и менял в конторах билеты, нет никакой возможности, тем более, что он уехал, по словам Дмитриевой, в тот же вечер вместе с нею в Рязань. Вероятно, многим из вас по опыту известно, что в некоторых гостиницах в первые дни приезда никто не требует вида. Но поездка Дмитриевой в Москву, кроме ее о том показания, подтверждается еще свидетельством Гурковской, обратившей ваше внимание на то обстоятельство этой поездки, что Дмитриева, собравшись в Москву на несколько дней, неожиданно уехала в тот же день вечером. Этот поспешный отъезд объясняется тем, что, видя неудачу в размене билетов и убедясь, что о них знают уже во всех конторах, она поторопилась скрыться из Москвы, так как разъезды их по конторам легко могли бы дойти до сведения полиции.

Исследуя далее рассказ Дмитриевой, мы видим, что в 1868 году ей пришло время разрешиться вторым ребенком. Так как на этот раз тех обстоятельств, которые заставили ее в 1867 году произвести выкидыш, уже не имелось в виду, то ей и не было надобности прибегать вторично к совершению подобного же преступления, и все дело ограничилось тем, что Карицкий выдал ей вид на богомолье, с которым она уехала в Москву, где и разрешилась в Воспитательном доме. Но если Дмитриева находилась только в хороших отношениях и поэтому часто виделась с К.арицким, то этот последний не мог бы не заметить ее беременности; между тем он утверждает, что и об этом обстоятельстве он ничего не знал. Затем, возвратившись, она разменивает еще несколько билетов и купонов при посредничестве Соколова, который спрашивает ее, знает ли об этом Карицкий. На это она по секрету сообщает ему, что билеты получены ею от Карицкого. Но на каком основании Соколов предложил ей подобный вопрос? Я думаю, что это легко объясняется таким предположением: связь Карицкого с Дмитриевой продолжалась довольно долгое время, и, без сомнения, Соколов знал о ней, а зная, естественно, пожелал справиться, насколько совершаемая денежная операция согласна с волей столь близкого Дмитриевой лица. Прошло немного времени после этого, и г. Галич получает известие, что билеты его проданы в Ряжске; едет туда, разузнает и убеждается в том, что билеты продавала его племянница, Дмитриева, которая подписала расписку о найденных и представленных ей 12 купонах, отрезанных от этих билетов. Само собой разумеется, что у г. Галича явилось подозрение в том, что и сама кража совершена не кем иным, как его племянницей. Он едет в Рязань и вместе с отцом Дмитриевой начинает уговаривать ее сознаться в этом преступлении. Дмитриева говорит, что по совести она не может признать себя виновною, и напоминает им, что сама предложила обыскать себя в то время, когда была обнаружена кража. Не сознаваясь, она знала, что билеты эти были получены ею от Карицкого, и жалея его, как человека близкого и любимого, она, естественно, не хотела обнаружить это обстоятельство; поэтому-то она так настойчиво просит прежде всего пригласить Карицкого. После долгих просьб Карицкий соглашается приехать, но с тем условием, чтобы все люди были высланы из дома и никто никогда не знал об этом посещении. По показанию Дмитриевой он остается с нею наедине и упрашивает ее принять на себя кражу, уверяя, что дядя, если она попросит прощения, потушит это дело, так как почти вся похищенная сумма состоит из именных билетов и так как, собственно говоря, он ничего не теряет, и что отец, вероятно, согласится пополнить недостающую сумму для отклонения позора, падающего на его дочь. С другой стороны, он, Карицкий, также употребит все свое старание, чтобы потушить это дело. Под влиянием этих убеждений Дмитриева выходит к родителям и объявляет, что кража совершена ею. Понятно, что она рассчитывала на их сострадание, а также на помощь Карицкого и, конечно, могла быть уверена, что ее сознание в краже далее этого разговора никуда не пойдет. И действительно, Галич представляет на имя прокурора объявление, в котором говорит, что все это произошло по ошибке и что деньги взяты Дмитриевой нечаянно, но прокурор не считает этого достаточным для прекращения следствия, потому что деньги, взятые нечаянно, возвращены не были. Таким образом, этот способ прекращения дела не удался, и потому прибегли к другому: начали доказывать, что Дмитриева была помешанной; в подтверждение этого было выставлено несколько свидетелей и, между прочим, г. Галич, который распространялся о том, что поведение ее было весьма странное и что ему в Ряжске Морозов рассказывал, будто Дмитриева была в чрезвычайно ненормальном состоянии, заставлявшем усомниться в ее умственных способностях. С этого момента г. Галич начинает путаться в показаниях. Так, например, он дает объяснение, что Дмитриева могла принять билеты за модные картинки. Цель этой путаницы, мне кажется, можно разъяснить показаниями самой Дмитриевой. Я думаю, что отец и дядя, как и всякий, исключая одного Карицкого, с того момента, как она сделала сознание, пришли, вероятно, к убеждению, что между нею и Карицким были особые близкие отношения, в силу которых Дмитриева слушается его одного. Но, так как, с одной стороны, родные ее были в хороших отношениях с Карицким, и так как, с другой стороны, для Галича потеря была незначительна, то очень вероятно, что они предполагали, что обличая Дмитриеву, они вместе с тем будут обличать и Карицкого, что из всего этого может выйти скандал, что дело, положим, кончится ничем, но будет придана ему излишняя огласка. Во избежание того они стали утверждать, что Дмитриева помешана. Но как ни убедительны были эти объяснения, все-таки против Дмитриевой было столько улик, что она была арестована.