И. Потапчук - Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

Обращаюсь теперь к показаниям г-жи Дмитриевой. Прежде всего я обращу ваше внимание на те условия, при которых было дано это показание. Г-жа Дмитриева первоначально признала себя виновною в краже и вследствие этого была заключена в острог, хотя она в сущности и не сознавала себя виновною в этом преступлении, а приняла его на себя по просьбе Карицкого, который обещал затушить это дело. Понятно, что в остроге она образумилась. До тех пор, находясь на свободе, пользуясь более или менее удовольствиями жизни, любя Карицкого и продолжая иметь с ним свидания, Дмитриева не задумывалась над преступлением, которое за год пред этим совершила. Но оставшись в тюрьме, наедине со своею совестью, она поняла все значение своего поступка, решилась рассказать следователю все чистосердечно и с этой целью вызвала его к себе. Прежде всего достоинство этого показания заключается в том, что оно внушено ей не кем-нибудь посторонним, а сделано ею добровольно. Заметьте, что Дмитриева обвинялась только в краже и могла совершенно молчать о произведении выкидыша; это последнее преступление было известно только тем, которые участвовали в нем и которые, конечно, хранили бы его в глубокой тайне; к тому же, раскрыв его, она не могла не знать, что обвиняла себя в преступлении, несравненно более важном, чем то, в котором она первоначально обвинялась. Поддерживать обвинение в краже довольно трудно даже в настоящее время. Все обстоятельства, взятые вместе, убеждают меня что сознание Дмитриевой вполне искренно и, кроме того, вполне правдоподобно, что оно во многом подтверждается обстоятельствами дела и притом указывает еще на тот факт, который никакими свидетельскими показаниями доказать нельзя. Карицкий заявил предположение, что Дмитриева дала такое показание по чьему-либо подговору, и, мне кажется, намекнул этим на товарища прокурора Костылева и на мужа подсудимой.

Вы слышали, господа присяжные, показания обоих супругов. Оба они резко выдавались из ряда прочих и не могли не обратить на себя вашего особенного внимания. Ни сбивчивости, ни противоречия в них не было, ничего такого, что могло бы набросить на них хоть тень подозрения в ложности. Повторяю, Дмитриева дала свое показание совершенно добровольно и только по совету Костылева. Когда она сказала ему, что желает открыть настоящее преступление что показание ее о краже денег ложно, и что вина ее состоит лишь в том, что она продавала эти билеты и подписывалась чужим именем, Костылев видел, что она обманута и, очень естественно, поступил так, как поступил бы всякий порядочный человек на его месте, то есть посоветовал сказать истину. А показание мужа Дмитриевой! Оно не могло не произвести на вас потрясающего впечатления. Вы видели пред собой человека обманутого, брошенного женой, разлученного с детьми. Но все зло, сделанное ему, он ей простил. Дмитриева зато при первом свидании с мужем, по его словам, сделала такое искреннее сознание, которому нельзя не верить. Слова Карицкого, что Дмитриев клевещет на него, вам, вероятно, показались странными. По какому поводу брошена была им тень на этого свидетеля, не знаю; я читал от слова до слова все предварительное следствие и ни в одном месте не нашел повода, который давал бы право Карицкому заподозрить Дмитриева в клевете против него. Притом же возьмите во внимание, что Дмитриев, чего не отвергает и сам Карицкий, находился в хороших отношениях с ним и с его женою, по крайней мере, ни Карицкий, ни один из свидетелей не указал на то, чтобы между ними были неприятности.

Да, я еще забыл упомянуть об одном обстоятельстве, именно о показании г-жи Дмитриевой относительно тех денег, которые взял у нее г. Карицкий. Она говорит, что он взял у нее восемь тысяч и не отдал ей этих денег, но что, когда она уже находилась в тюремном замке, он предложил ей обратно часть их, именно четыре тысячи, под тем условием, чтобы она отдала ему записки, но так как она не соглашалась на это, то он вовсе не отдал ей денег. Кроме этого, г. Карицкий неоднократно закладывал в банк ее билеты, и когда нужно было давать ему деньги, она никогда не сомневалась, что получит их обратно. Стало быть, какой же мог быть у нее повод, кроме Карицкого, клеветать еще на Сапожкова, Дюзинга и Кассель? Эти люди совершенно ей посторонние, как, например, Дюзинг, бывавший у нее редко. Что же это такое? Для чего это делалось? Что деньги были украдены у Галича — это было дознано, но зачем же ей было открывать второе преступление? Ей было совершенно достаточно оклеветать Карицкого только в первом, чтобы погубить навсегда его доброе имя, если только ей этого хотелось. Но, затем, нельзя не согласиться и с тем, что показания ее подтвердились во многом. Итак, неужели она для этой цели подкупила и свидетелей? Но прежде чем утверждать это, надо предварительно исчислить, какую сумму она могла израсходовать на это, и необходимо предположить, судя по количеству и качеству свидетелей, сумма эта должна выйти немаловажной. Обстоятельства дела, как их рассказала г-жа Дмитриева, происходили таким образом. Разъехавшись с мужем и встретившись с Карицким, она полюбила его и вскоре вступила с ним в связь. Существование этой связи отвергается Карицким, но мне кажется, что нет возможности сомневаться в ее действительности. Мы видим, что они находились в самых близких отношениях; это не отвергает и сам Карицкий. Он говорит, что все было к ее услугам, и что, когда она приезжала к нему в дом, то могла распоряжаться в нем, как бы он сам лично или его жена. Мы видим, что он не только услуживал ей экипажами, лошадьми и поварами, но даже во время болезни ее в сентябре 1867 года, когда производился выкидыш и когда, следовательно, присутствие посторонней прислуги было неудобно, он присылал к ней своих солдат. Солдаты были не какие-нибудь бессрочно-отпускные, а состоявшие на действительной службе, что ясно видно из показаний Марьи Царьковой о портупеях и штыках, которых у бессрочно отпускных никогда не бывает, а тем более тогда, когда они поступают куда-нибудь в услужение. Из показаний Царьковой видно также, что когда Карицкий заезжал к Дмитриевой, то подолгу у нее сидел. Ночевал ли он там, она этого не утверждает; она показывает, что очень вероятно, что ее на это время отсылали ночевать к матери, а дежурить оставалась Кассель, которая на другое утро попрекала ее, что «вот тебе легко, а я целую ночь дежурила, потому что был Карицкий». Еще есть один небольшой факт, который, сколько мне помнится, Карицкий отрицает. Это письмо Дмитриевой к нему, в котором она упоминает о цепочке, посланной ему в подарок. Эту близость отношений Карицкий объясняет родством его с Дмитриевой, но родство это состоит в том, что он, сколько я помню, приходится двоюродным племянником жены ее дяди. Такое родство едва ли даст право на столь близкие отношения, какие между ними существовали.