Александр Литвинов: Германский вермахт в русских кандалах

— Мам, а немцы замерзнут если, то убитые все «оживлятся?» — с верой в высокую жертвенность этих мучений, спросил он.

— Нет, сыночек, никто не воскреснет уже…

— А зачем тогда немцев морозят?

— А затем, что так надо! — тетя Гера сказала, берясь за бутылку.

— Надо? — Валерик задумался. — А надо кому, тетя Гера? Товарищу Сталину?

— А товарищу Сталину это зачем? — тетя Гера гримасой брезгливой сломала красивые губы и глазами «бодучими» на Валерика глянула. — Это надо другим в назидание… захватчикам всяким там, разным. Только так!.. Ну и сын у тебя, Аленка! Чистый профессор. Давай за него и за нас!

И запомнил Валерик прошедшую зиму: елкой нарядной в квартире тети Геры, громким концертом в мамином Гороно, радостью подарков сказочных с конфетами и пряниками тульскими и колонной пленных немцев, омертвелых на морозе с колодочным визгом на укатанном снегу…

…Ребятня, наглядевшись на немцев теперешних, заговорила безоглядно-смело, детского злорадства не скрывая:

— Так вам и надо, фашисты несчастные! Будете знать!

— Арбайтен, арбайтен! Шнель, шнель!

— Хенде хох, дойче швайне!

— Немцы говорили «русише швайне!» — машинально отметил Валерик, радуясь смелости товарищей, кричавших сейчас из бурьяна те самые противные слова, что когда-то выстреливались в русских, может быть, даже этими немцами.

— Матка, млико! Матка, яйко!

— Дафай яйка! Дафай шпек!

— Алле эршисен! Алле эршисен!

— Гитлер капут! Паразиты фашистские!..

В тени под стеной сержант показался и папиросу вынул изо рта:

— А ну-ка смылись быстро! Быстро, я сказал!

— Да? А моих браточков повесили и папку в деревне заместо партизан!

— А у нас усих поубывалы! Тильки я пид печкою сховався у дровах!..

— А почему вы за них заступаетесь, дяденька? Они же фашисты! — прокричала девочка с козой. — Они наш дом сожгли без спроса! И тетю Галю в Германию согнали! А вы заступаетесь! Это не честно…

— Кто пикнет еще — заберу в НКВД, — теряя запал командирский, негромко добавил сержант, но дети, онемевшие сразу, попятились и спрятались в бурьяне.

«Заберу в НКВД», — передразнил сержанта Валерик, отползая подальше в бурьян. Он уже собирался домой стрекануть, как у немцев большой перекур наступил, и они к бачку с водой по очереди потянулись. И меж собой заговорили. Хоть и негромко, но Валерика морозом обожгло от звуков речи ихней. Той самой, что в памяти держалась, прикованная страхом.

— Разбегутся сейчас! — испугался Валерик и с панической спешкой по руинам стал шарить глазами. — Только трое с винтовками наших!..

Охранники же, отыскав себе тень, табаком пробавлялись, не проявляя беспокойства.

И Валерик посмелел и поближе подобрался к узкоглазому солдату.

Положив карабин на бедро, тот занят был головоломкой из проволочных кренделей, замысловато свитых. Пытаясь их разнять, он с тихой усмешкой морщил нос, в себе удерживая раздражение.

По приказу сержанта один из пленных взял канистру на плечо и через улицу пошел на бугор к колодцу с журавлем.

— Удерет же сейчас! — у Валерика вырвалось, но узкоглазый охранник, не бросая забавы своей, только глянул на пленного, проходившего мимо.

Такая беспечность охранника насторожила Валерика. И, над бурьяном поднявшись и вытянув шею, стал зорко за пленным следить, пока тот к колодцу ходил, и канистру водой наполнял, и плелся обратно, по земле колодками шаркая.

И удивился Валерик такому смирению немца, и обрадовался. Но сомнения оставались, и развеять немедленно их могла только бабушка Настя, соседка добрейшая по бараку, в котором жил и Валерик с мамой.

Бабушка знала про все на свете. И не как-нибудь знала по-книжному, а как понятней тебе и доступней.

Но вместо бабушки улыбчиво-внимательной увидел он поникшую старушку, что сидела на ступеньках крылечка барачного, и руки ее ничем заняты не были.

Бездельную бабушку видел Валерик впервые:

— Что ж ты, бабуля, сидишь просто так?

— Дак села вот, внучек ты мой, и сижу, — не поднимая глаз от рук, в подол опущенных, проговорила она с горечью.

— Опять заболели ноги?

— Не ноги, дитенок ты мой, а душа! Принесла их нелегкая на глаза мои… Германцев этих. И все во мне перевернулось заново…

И понял Валерик, что обеда сегодня бабуля готовить не будет и его, Валерика, на угощение не позовет.

Выходит, зря он с таким аппетитом проглотил стакан молока и хлеб, что мама на обед ему оставила. Вместе с завтраком съел и обед, в расчете на бабушкин «борщик» щавелевый.