Вячеслав Софронов - Отрешенные люди

- Э-э-э... Да чего их, хохлов, слушать, - поспешила воспользоваться оплошностью графа Шувалова, - сколь им добра не делай, а все зазря, память у них короткая. Хохол сам себя лишь до обеда любит.

- Вы сегодня явно намерены оскорбить и унизить меня, - наливаясь неожиданно гневом, приостановился Разумовский, заслоняя своей крупной фигурой дорогу низкорослой Шуваловой.

- И вовсе нет, - ловко прошмыгнула та у него под рукой, - правда - она завсегда глаза режет.

- У каждого человека своя правда. Только я не намерен выслушивать разные дерзости от вздорной бабы.

- Это я-то вздорная баба! - чуть не подпрыгнула на месте Шувалова, воинственно вздергивая остренький подбородок. - Не вздорнее других.

- Тихо, тихо, соколики, - подняла примиряюще руки императрица, - нашли место, где норов свой выказывать. И чего вас совет не берет? Ближнего своего любить надо, как Господь завещал, а вы...

- Я со всеми готов в мире жить, если чести и достоинства моего не касаются, - обиженно поджал полные, сочные губы граф.

- Нужно мне твое достоинство, - негромко, но отчетливо прошипела Шувалова, не глядя на Разумовского, - прости меня, матушка, коль что не так. Пойду я, меня свои санки у ворот поджидают, - она быстро поклонилась императрице и, не дождавшись ее ответа, засеменила по аллейке к выходу из парка.

- Сдерживайся, Алешенька, прошу тебя, - тихо проговорила Елизавета Петровна, беря графа под руку и увлекая за собой, - особенно с Марфушей. Вы оба мне дороги, любимы, и различать вас не желаю, более близких людей у меня нет.

- Виноват, матушка, - низко наклонил тот большую красивую голову, - не вели казнить...

- Да кто тебя казнить собирается? - засмеялась императрица, моментально преображаясь и хорошея. - Хватит на сегодня, погуляли и будет. Надобно ехать к сановникам моим дела делать. Со мной на совет отправишься или как? - она внимательно посмотрела в глаза своему любимцу, хотя заранее знала, что Разумовский откажется присутствовать на заседании верховного совета, где собирались главные ее помощники.

- Нет уж, уволь, матушка, - решительно возразил тот, - меня твои верховники и в грош не ставят, насмешничают. Поеду к себе. Там меня земляки с вечера дожидаются, нужен им зачем-то.

- Твое дело, Алешенька, - капризно скривила губы императрица, - прощай покудова, вечером свидимся?

- Пренепременно, матушка, - поклонился в ответ Алексей Григорьевич.

- Значит, до вечера, дружок? - легонько потрепала его по щекам государыня.

- К вечеру у тебя буду, жди.

- А коль не утерплю, то сама к тебе заявлюсь. Не прогонишь? - игриво спросила она и, резко повернувшись, пошла по заснеженной аллее, гордо неся свою статную фигуру.

Разумовский долго смотрел ей вслед, незаметно, для самого себя, улыбаясь и чувствуя, как горячая волна пробежала внутри, делая его самым счастливым человеком на свете. Потом зачерпнул голой ладонью горсть пушистого снега и приложил ее к разгоряченной голове, отер лоб, щеки и широко перекрестился, привычно ища глазами высокий шпиль Петропавловской крепости с золоченым крестом наверху.

8.

Спустя немного времени императрица уже поспешно входила в свои покои, веселая и возбужденная, кивая застывшим при ее появлении статс-дамам, офицерам гвардии, берущим "на караул", и без задержки впорхнула в приемную перед своим кабинетам, где ее уже поджидали прохаживающиеся взад- вперед сановники.

- Заждались, поди? - переводя дыхание после стремительной ходьбы, спросила она и провела мокрой от снега перчаткой по бледной щеке вице-канцлера Алексея Петровича Бестужева-Рюмина, что с видимым усилием поднимался с низкого кресла. - Да уж сиди, - махнула ему ручкой, - не усердствуй.

- Как можно, матушка, - проговорил тот довольно бодрым голосом, - и со смертного одра при вашем появлении встану, - и добавил уже ей вслед, -рад видеть вас в добром здравии.

- И я рада, - ответила она, уже входя в дверь кабинета, скинула на руки камер-лакею шубу, прошла к зеркалу у дальней стены и быстро провела кончиками пальцев по взлохматившимся льняным волосам, кивнула секретарю "зови" и легко опустилась в подставленное ей малинового бархата кресло, стоявшее во главе большого овального орехового дерева стола.

Первым, осторожно ступая негнущимися от подагры ногами, вошел граф Бестужев-Рюмин. Ему было далеко за пятьдесят и, судя по всему, многочисленные болезни давно подтачивали его здоровье, но при всем том честолюбивая натура графа не позволяла удалиться от дел на покой в какое-нибудь дальнее имение. Гнев императрицы, приказавшей сослать за длинный язык в Сибирь жену его родного брата Михаила Петровича, коснулся и канцлера, но лишь слегка опалил, не сжег до тла, как то могло случиться с иным. Бестужев стойко выдержал удар судьбы и, словно ничего не случилось, продолжал появляться в приемной императрицы в обусловленный час с точностью небесного светила. Более всего он гордился тем, что за всю жизнь ни разу никуда не опоздал, умел с честью выходить из любого самого затруднительного положения; при всем том сплетен о нем в Петербурге ходило больше, чем обо всех столичных сановниках. Кого-кого, а недоброжелателей он сумел нажить немало, но ни одного не ставил и в грош и в удобный момент спешил отплатить им той же монетой.