Григорий Федосеев - Пашка из Медвежьего лога

— Я сейчас подзову рябка, а ты полюбуйся: забавная птица. — И он начинает пикать.

Позади дребезжащим дискантом заржала Кудряшка.

Рябчик отзывается далеко, потом ближе, ближе, но без полёта, видимо, пешком идёт в нашу сторону. Я глаз не свожу с чащи, откуда доносится мелодичный посвист, и в то же время мне очень хочется взглянуть на Пашку, посмотреть, какое у него выражение лица. Быстро оборачиваюсь: парнишка бледный сидит на корточках, весь устремлённый вперёд, навстречу приближающемуся звуку.

Гурьяныч свистит всё тише, протяжнее, жалобнее. Рябчик более не выдерживает этого манящего призыва самки, громко взлетает, несётся по просветам к нам и вдруг бесследно исчезает с глаз.

— Вот он, вот… — шепчет взволнованно Гурьяныч и показывает пальцем на лиственничную заросль.

Нет, не вижу, досадую на себя.

— Левее глядите… в развилках шевелится, — подсказывает Пашка. — Ишь ты, как насторожился…

Весь напрягаюсь. Осматриваю каждую веточку, излом, развилки — не вижу.

Гурьяныч, прикрыв рот с пикулькой сложенными ладонями, свистнул ещё раз. Рябчик вспорхнул, сразу весь обозначился в воздухе, полетел на нас, но вдруг испуганно взвился, повернул в сторону, второпях задел ветку и, быстро-быстро работая крыльями, исчез в лесном сумраке.

— Ишь ты, баловник! — ласково бросает ему вслед Гурьяныч.

Пришла Кудряшка. Я поправил сбившийся набок вьюк, и мы тронулись дальше.

Впереди лес и лес — ни конца ни края. Тропка стала чаще исчезать. Гурьяныч ведёт нас по приметам, известным ему одному. Местами под ногами мягкий ковёр из влажного мха. Обходим одряхлевшие деревья, порушенные временем, пробираемся сквозь молодую хвойную поросль.

— Глянь, пёрышки рябка, — останавливается Гурьяныч. — Колонок порешил самочку, обжабиться бы ему, окаянному!.. Я-то зимою не тронул, думал расплодятся… — сокрушается старик.

— То-то, рябок давеча как свисту обрадовался, думал — она зовёт, прибежал, — добавляет Пашка.

За мокрой болотистой лощиной пошёл смешанный лес. Комелистые ели, великаны лиственницы, берёзы заполнили мир. Сквозь них, по просветам, бежал яркими полосами солнечный свет.

— Пашка! — кричит Гурьяныч, задерживаясь. — Глянь, на ёлке гайно, осенью его вроде не было, новое. Видать, белка тут зимовала. — И старик, не задерживаясь, перешагивает валежник и идёт дальше.

Ветерок доносит до слуха шум лесного ручейка.

— А вот и грибок на сучке, славно подсушенный с осени, — обращается ко мне старик, и голос его резко падает. — Видать, не попользовалась белка своей заготовкой — убили. Это Юдины тут промышляли, жадюги, не оставили на приплод, всё подчистую!.. А вот ещё грибок, и вон, на берёзке, — значит, убили.

— Дедушка, скоро дойдём? — спрашивает уставшим голосом Пашка.

— Поторопимся, так скоро, — отвечает старик.

Парнишка идёт без шапки, ружьё ненужным грузом болтается на правом плече, патронташ сполз на бедро. Но в глазах мальчишеский задор, да в воображении, наверное, немыслимые подвиги.

Сквозь густые кроны резными лоскутами голубеет небо. Изредка в лесной тиши промелькнёт вспугнутый нашим внезапным появлением бурундучок. Вскочив на пень или взобравшись на лесину, он испуганными глазёнками провожает нас. Иногда вспорхнёт стайка пролётных птиц, задержавшаяся покормиться, или где-то в стороне послышится внезапный треск. Мы своим присутствием нарушаем веками установленный ритм жизни леса.

— Кажись, сохатый кормился! — кричит сзади Пашка.

— Неужто я прошёл?.. — спохватывается Гурьяныч, возвращаясь к внуку. — Так и есть, не заметил сломки, — говорит он, показывая на тальник со свежесломанной и объеденной веткой. — Вот берёзку обглодал — на ходу, видать…

— Дедушка, он не один прошёл, — перебивает Пашка, тыча пальцем на отпечатки копыт.

Гурьяныч наклоняется к земле, не разгибаясь идёт по следу.

— Самка с прошлогодним бычком наследила. Смотри, Пашка, вот этот, острый, — след самки, а вот этот, тупой, — бычка. Запомни, не ошибёшься.

Мы вступаем в тёмный ельник. Как же он захламлён, как сыро и неприветливо в нём! Всюду на земле гниющие деревья, преграждающие нам путь, и полосы топей, замаскированных зелёным мхом. Гурьяныч ведёт нас напрямик, на шум ручья. Кудряшка плетётся следом…

Вот и ручей в просвете. Гудит мутный поток, как оглашенный несётся мимо. На повороте, споткнувшись о камень, он вдруг вздымается гейзером. Какой вольностью наградила его весна!

Мы переходим ручей по бревну, перекинутому с бережка на бережок. Гурьяныч спускается к воде, становится перед ней на колени. Гнёт спину в поклоне. Пригубляется, мочит бороду. Пьёт не спеша, с передышкой.