Милла Коскинен: О прекрасных дамах и благородных рыцарях

Первыми известными благодетелями монастыря св. Марии в Сопвелле были норманны д’Абиньи, сэр Генри и его супруга Сесилия, а после смерти сэра Генри – его сын Роберт. Они подарили монастырю около ста акров земли (стандартный надел для одной семьи), и еще сто акров принесла монастырю сестра Роберта д’Абиньи, Амиция, которая примкнула к монастырской общине. Норманны вообще были чрезвычайно щедры к женским монастырям. После дара от д’Абиньи наделы посыпались и от других семейств, и монастырь стал богатеть.

К 1330 году монастырь оброс имуществом, связями, приобрел определенный статус, и… стал тяготиться зависимостью от аббата Сент-Олбанс. «Революция» в монастыре выглядела, с точки зрения дня сегодняшнего, до смешного кроткой. Речь шла просто-напросто о том, чтобы самим выбрать себе приорессу на смену умершей. Сестры остановились на кандидатуре Алис де Хейкени, считая, что именно она сможет наиболее эффективно отстаивать интересы монастыря перед аббатством. Аббат, разумеется, имел в женском сообществе свои уши и, разведав о планах сестер по вере, послал в монастырь своего приора. Причем – оцените! – не просто сказать «цыц!», а придать этому приказу видимость изъявления свободной воли.

Приор Николас де Фламстид для начала напомнил монахиням, что у аббата Сент-Олбанс есть полное право просто назначить приорессу волевым решением. Но поскольку аббат считается с их мнением, то сестры могут смело высказать, отдают они свои голоса за Алис де Хейкени или за другую сестру, Алис де Пиксден. Шестнадцать монахинь высказались за первую Алис, и только три за вторую, но де Фламстид назначил приорессой именно Алис де Пиксден, потому что она была «энергичнее в вере», то есть не имела никакого желания тратить время на дрязги с аббатом. И, разумеется, именно кандидатуру Алис де Пиксден изначально имел в виду аббат, посылая приора поиграть в демократию.

Казалось бы, мелочи. Но аналогичное перетягивание каната привело в свое время к отлучению от церкви короля Джона (Иоанна Безземельного, как его почему-то именуют, хотя безземельным он никогда не был). И абсолютно аналогичная ситуация поставила последнюю точку в добрых отношениях кардинала Уолси и короля Генриха VIII.

Тем не менее, сестры, по-видимому, волевым решением аббата и приора не утешались, потому что через восемь лет аббат Сент-Олбанс решил закрутить гайки еще крепче. Сестер обязали петь мессу Сент-Олбанс раз в неделю. Наказанная запретом говорить, монахиня не освобождалась от своей обязанности участвовать во всех службах. Капеллан аббатства, который обычно помогал монахиням в службах, отныне должен был находиться во время пребывания в монастыре под постоянным наблюдением. Все сестры должны были подниматься утром по звонку колокольчика суб-приорессы, а до того момента покидать помещение общежития строго запрещалось.

После звонка все были обязаны идти на мессу. После мессы сестрам предписывалось сидеть на виду друг у друга во внутреннем дворике, занимаясь работой и молитвами до следующей службы, обязательной для всех, кроме больных. После чего снова шли молитвы и работа. Кстати, во время таких совместных посиделок разговаривать разрешалось только суб-приорессе и сестре, которую обвиняют в каком-либо нарушении. За нарушение полагалось наказание: день на хлебе и воде, а тех, кто смел возмутиться и не раскаяться в истинном или воображаемом прегрешении, ждало более серьезное наказание.

Если сестры ссорились, наказывали всех участниц – без рассуждений о том, кто прав, а кто виноват. Три дня на воде и хлебе удивительно хорошо охлаждают эмоции. Двери во внутренний двор и в сад открывались в определенные часы. С мирянами монахиням разрешалось общаться, только закрыв от нескромных взоров шею и лицо. Гости в монастырь допускались только с разрешения приорессы, а уж если монахиня хотела угостить кого-то во внутренних помещениях, то для этого требовалось разрешение аббата.

Поскольку часть работников в аббатстве были жителями близлежащих городов и деревень, правила монастыря ограничивали общение сестер с персоналом. Работники, разумеется, должны были иметь репутацию людей уважаемых, но и репутация не позволяла им общаться с монахинями без свидетелей. Больные монахини также постоянно находились под наблюдением – в больничной палате. Приорессе предписывалось запрещать присутствие гостей в монастыре в ночные часы, и никто не мог остаться провести ночь даже в общей для всех сестер спальне.