Андрей Окулов - В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война

По возвращении из лагеря матушка увлеклась феминизмом. Еще оправдывалась. Смысл, дескать, в том, что «наш феминизм» — совсем другой. Это на Западе тамошние обалдевшие бабы борются за право мочиться в мужском писсуаре. Мы должны поднять вопросы о положении женщин, о состоянии родильных домов, о занятости женщин на неженских работах…

Вроде все правильно. Они с подругами начали самиздатский журнал выпускать, этим самым проблемам посвященный. Серые всполошились.

По ходу дела выяснилось, что «русский феминизм» каждая из основательниц понимает по-своему. Одна пытается на первое место поставить социальный аспект, другая — религиозный, третья —…

Муж одной заболевшей феминистки прибежал на заседание их клуба. Его не пускают — «только для женщин».

Он вспылил:

— Нельзя же отвергать человека из-за маленького физического недостатка!

А матушка ему отвечает:

— По поводу вашего маленького физического недостатка передайте наши соболезнования вашей жене!

Другая феминистка прислала статью в эмигрантскую газету. Заканчивалась она такими словами: «По всей Европе стоят памятники неизвестному солдату. Но нигде нет памятника девушке, изнасилованной неизвестным солдатом!»

Все правильно, тетеньки. И власти на вас обозлились — тоже правильно, потому что вы с ними не но правилам играть вздумали. И сажали вас, и высылали…

Только если бы вы тогда занялись оппозиционной филателией, вас бы тоже посадили!

Этот последний обыск мы назвали в честь скучнейшего советского телесериала — «Семнадцать мгновений весны». Он длился ровно семнадцать часов.

Я ночевал у бабушки. Утром — звонок в дверь. Открываю — стоит отец, с ним — два типа в меховых шапках. Отец смеется:

— За тобой!

Они и вправду за мной.

Пока одеваюсь, один серый спрашивает:

— Что, Андрей, придется тебе на Запад отъезжать. Чем там заниматься собираешься?

— Не знаю.

— Ну, смотри, будь осторожнее. Не забывай, что отец твой здесь остается. Будешь хорошо себя вести — с ним ничего не случится.

Ну, думаю, не на того напал.

— Ладно, отец. Придется тобой пожертвовать!

Отец смеется:

— Жертвуй!

Гебист шутки не оценил, торопит. В нашей квартире на Жуковской обыск идет полным ходом. Все вверх дном перевернули. Над подносом с песком, что для рыжего кота в углу поставлен, — портрет Андропова висит. Гебисты сняли своего шефа, перевернули и читают «дарственную надпись»: «Юлии Николаевне Вознесенской за нашу совместную работу в общем деле № 62» и подпись: «Юрий Андропов». Вертят они портрет в руках и не знают — что с ним делать. Решили конфисковать, хотят в протокол занести, а мать им говорит:

— Так и запишите: «Конфискован портрет шефа КГБ».

Они задергались, портрет в сторону отложили. Я стою на кухне. Выходит из комнаты еще один серый — и к посудному шкафу. Открывает, а там — гора кастрюль и пакет полиэтиленовый. Гебист брезгливо потряс одну кастрюлю — звенит, потряс другую — тоже звенит, пакет — такой же звон. Он шкаф закрыл и ушел в комнату. Их интересовало то, что шуршит, — бумаги искали.

Можно дух перевести: в пакетике том звонком — летучая мина, запчасти к автомату и винтовочные патроны. Сувениры из Мясного Бора. Хорошо, что КГБ работает как и вся советская экономика, а то бы для них сейчас повод найти и обвинить нас всех в терроризме — лакомое дело.

Рыжеватый подполковник протокол пишет: «Конфискован листик машинописного текста, озаглавленный “Донос в КГБ”».

Текст данного документа гласил:

«Я, ниженеподписавшийся, считаю своим долгом сообщить, что некие Артур и Альбина решили написать протест “В защиту всех униженных и оскорбленных”. Прошу Вас не допустить этого акта вандализма и засадить обоих в тюрьму “Кресты”, вместе с моей соседкой Гранькой, за то, что она, падла, свет за собой в уборной не гасит. А холодильник мне ни к чему, так как я плавать не умею».

Наибольшую озабоченность вызвал у серых найденный за диваном сверток написанных от руки тетрадных страниц. Это мы в пьяной компании друзей играли в подобие «чепухи»: пишешь фразу, передаешь соседу, тот дописывает свою, загибаешь листочек так, чтобы первой не было видно, и передаешь следующему. Так — пока лист не кончится. Можно себе представить художественный уровень этих литературных произведений, если творили подвыпившие подростки, а главными действующими лицами были «Мент поганый» и «Гебист посратый»!

Подполковник пишет: «Обнаружено несколько листков рукописи непристойного содержания, озаглавленной…» И замер: все заголовки — матерные, как же обозначить эту антисоветчину?