Олег Вишлёв - Накануне 22 июня 1941 года. Документальные очерки

Донесение Гелена, как мы могли убедиться выше, весьма непростой по своему содержанию документ. Прилагавшиеся к нему "сообщения" пленных советских офицеров требуют к себе очень осторожного отношения. Ни эти "сообщения", ни их резюме, которое содержится в донесении, равно как основывающиеся на них "свидетельства" Риббентропа и Хильгера, не могут быть использованы для оценки речи Сталина перед выпускниками военных академий Красной Армии 5 мая 1941 г. в Кремле. То, как Хоффман "работает" с этим документом — замалчивает одни его положения, редактирует другие, делает вид, что не знакомс прилагавшимися материалами, — не делает ему чести как исследователю. В этом случае Хоффман лишний раз продемонстрировал, чего стоят его методы работы с источниками и та документальная база, на которой он строит свою концепцию.

Перейдем к следующему блоку аргументов, приводимых Хоффманом, — к свидетельствам генералов Мазанова и Крупенникова. Мы уже цитировали признание Хильгера о том, что в действительности говорили ему пленные советские офицеры, с которыми он имел возможность "побеседовать с глазу на глаз". Одно это позволяет усомниться в том, что Мазанов и Крупенников (а беседы с ними проводил именно Хильгер) говорили о намерении СССР напасть на Германию. И все же не будем исключать возможность такого рода высказываний с их стороны, а познакомимся с этими людьми поближе, чтобы знать, насколько заслуживают доверия их "признания", если они все-таки были сделаны.

При чтении работ Хоффмана невольно возникает вопрос: почему он, специалист по "власовскому движению", обходит молчанием тот факт, что генерал-лейтенант Власов одним из первых среди советских генералов еще в августе 1942 г. заявил немцам (с ним беседовал все тот же Хильгер), что Сталин планировал развязать войну против Германии? Почему на передний план он раз за разом выдвигает не Власова, а именно Мазанова и Крупенникова, давших свои показания позднее и выражавшихся более сдержанно? Причины, очевидно, те же, что и в случае со "свидетельством" Риббентропа, в отношении которого Хоффман предпочитает делать вид, что его вообще не существует. Хоффман прекрасно понимает, что упомянуть таких людей, как Риббентроп или Власов, в качестве свидетелей "агрессивных замыслов" СССР, значит бросить тень на концепцию, которую он отстаивает, что безопаснее сослаться на Хильгера или Мазанова с Крупенниковым, которые говорят в сущности то же самое, но не фигурируют в списках военных преступников. Однако то, что они в этих списках не значатся, еще не доказывает, что они являются людьми нейтральными, а их свидетельства честными и беспристрастны ми. Хоффман делает ставку на недостаточную информированность читателя, не знающего, чьи "свидетельства" ему подсовывают. О том, кто такой Хильгер, читатели уже знают. Приведем некоторые сведения о Мазанове и Крупенникове, содержащиеся в германских документах.

Мазанов, командовавший артиллерией 30-й армии, попал в плен 13 июля 1943 г. На своем автомобиле он въехал в деревню, занятую противником. В возникшей перестрелке погиб его ординарец. Сам Мазанов сопротивления не оказал. На первом же допросе, как отметили немцы, он стал "спокойно, по-деловому и исчерпывающе отвечать на все задававшиеся ему вопросы". Он резко отрицательно высказывался о Сталине и советском строе, демонстрировал симпатии к генералу Власову и заявил, что поддерживает его политическую программу [324]. Быстро нашел с немцами общий язык и командующий 3-й гвардейской армией Крупенников, попавший в плен 20 декабря 1942 г. Он пошел дальше Мазанова — в первые же дни плена он начал развивать перед допрашивавшими его германскими должностными лицами планы, звучавшие в унисон с тем, что предлагал немцам Власов: создание "русского контрправительства" как противовеса правительству Сталина и "русской добровольческой армии", которая должна была в составе вермахта бороться против Красной Армии за освобождение России от большевизма [325]. Желая понравиться гитлеровцам, оба генерала с готовностью подтвердили наличие у правительства СССР намерений спровоцировать войну с Германией.

Нетрудно убедиться, что под видом беспристрастных свидетельств Хоффман приводит в своей статье высказывания единомышленников Власова, людей, вставших на путь сотрудничества с врагом. Но Хоффман изменил бы самому себе, если бы и в случае со "свидетельствами" Мазанова и Крупенникова был бы до конца правдив и академически точен. В своей статье он оборвал цитату из записи беседы Хильгера с Крупенниковым на самом интересном месте. Говоря о речи Сталина 5 мая 1941 г., он не решился воспроизвести как раз ту часть беседы, где прямо затрагивался этот вопрос, и ограничился пересказом самых общих рассуждений Крупенникова о "целях сталинской политики". Цитируем запись: "Относительно содержания мнимых высказываний Сталина 5 мая 1941 г. на банкете в Кремле, на котором сам Крупенников не присутствовал, он заметил, что Сталин чересчур осторожен, чтобы вот так открыто выдавать свои планы. Он вспоминает: кто-то ему говорил, что Сталин подготавливал участников мероприятия к мысли о возможности конфликта с Германией, однако он даже не намекнул на то, что намерен со своей стороны спровоцировать его" [326]. Комментарии к такому признанию и к тому, как с ним обошелся Хоффман, думается, излишни. Обратим внимание лишь на одну маленькую деталь. Хильгер, по всей видимости, пытался выяснить отношение Крупенникова к тем высказываниям Сталина, которые приводились в донесении Гелена, — беседа Хильгера с Крупенниковым состоялась 18 января 1943 г., уже после того, как это донесение прошло по нацистским инстанциям. Он назвал эти высказывания "мнимыми". Это свидетельствует о том, что он и его начальство с недоверием отнеслись к информации, поступившей от Гелена. Сомнение в достоверности сведений, полученных от военной разведки, не помешало, однако, Риббентропу, как уже говорилось, воспользоваться ими в пропагандистских целях, а Хильгеру в тех же целях, когда это потребовалось, воспроизвести их в своих мемуарах.