Лев Стекольников - Необыкновенный махаон

Приходилось ли вам встречать на сухих холмах, на каменистой почве сочное с мясистыми листьями растение, которое называется заячьей капустой? Вот на этой траве и живет черная с красными пятнами гусеница аполлона.

Под Ленинградом эту бабочку можно встретить на Карельском перешейке… а можно и не встретить. Что поделаешь! Аполлон у нас — явление «спорадическое»!..

Однажды ранней осенью мне пришлось работать в деревне. Белый домик, в котором я поселился, стоял среди плодового сада. Рядом была пасека, а за ней к реке сбегало картофельное поле.

Хозяин мой работал в колхозе огородником. Был он очень стар, но дело свое знал отлично. Одно мне в нем не нравилось, уж слишком он боялся того, чему не находил объяснения.

…Только-только успел я поужинать, как Лука Лукич попросил меня посидеть с ним, а то, мол, страшно.

— Страшно?

— Не людей боюсь, — ответил старик, — неладно стало у нас по вечерам. Третью ночь не сплю. Как, значит, стемнеет, так… — тут Лукич оглянулся, — так запищит что-то: тонко-тонко, будто есть просит.

— Где пищит-то?

— Да и сказать не могу где. Кругом. Я так думаю, что «оно» меду просит.

— Почему меду?

— А потому, что как, значит, «оно» запищит, так пчелы просыпаются и начинают гудеть.

Я уже догадывался, что это за таинственное существо, и, конечно, согласился провести вечер со стариком. Мы вышли в садик и сели на завалинку. С собой захватил я сачок и электрический фонарик. Было тихо. Только за рекой брякали бубенцы — там паслись лошади. Воздух был мягок и душист. В полумраке белели ноги яблонь. В пчелиных домиках все было спокойно.

«Опаздывает ваше „оно“», — хотел уже сказать я Луке Лукичу, как вдруг со стороны картофельного поля долетел до нас тонкий, слабый звук. Звук то затихал, то усиливался и слышался от нас то справа, то слева. Действительно, он был каким-то тоскливым, «волчьим», словно кто-то жаловался или просил чего-то.

Я взглянул на огородника. Он не шевелился. Только белая борода его дрожала. А пчелы проснулись и зашумели в своих общежитиях. Таинственный звук внезапно резко усилился. Какое-то упругое тело шлепнулось на крышу ближайшего улья. Теперь к жужжанию примешивался странный писк. Пчелы бушевали.

Я включил электрический фонарик, схватил сачок и подбежал к улью. Удивительное зрелище открылось мне. На крыше улья кружился какой-то гудящий ком — это шла отчаянная битва пчел с огромной бабочкой-любительницей дарового угощения. Пытаясь отбиться от многочисленных жалящих врагов, она бешено крутила длинными крыльями и издавала резкий писк. Пчелы облепили ее всю. Особенно много висело их на ее толстом длинном брюхе.

— Лука Лукич! Сюда! Вот ваше «оно»! — закричал я. Старик нерешительно подошёл. Пчелы не смогли одолеть необыкновенного вора. Взмах сачка — и гудящий ком упал на дно кисейного мешка. Часть пчел вылетела обратно, но с полдесятка продолжали держаться за бабочку. Мы вернулись в дом. Ульи понемногу успокаивались. Осмотр добычи отложили до утра.

На следующий день старик пожаловался мне, что и в сетке «оно» продолжало пищать, мешая ему спать.

Действительно, бабочка билась в сетке и тонко пищала. Это был бражник, носящий мрачное название — «мертвая голова». Сверху, на груди у бабочки, желтел рисунок, похожий на череп с двумя скрещенными костями.

Длинные, с неясным бурым узором, узкие передние крылья имели в размахе 13 сантиметров. Задние крылья были желтыми с черной каймой, брюхо тоже желтое с черными кольцами. Не бабочка, а маленькое чудовище!

И какое же оно живучее! Пчелы его жалили и не могли убить; мы усыпляли его и серным эфиром, и бензином — и не могли усыпить. Наконец, после вспрыскивания табачного настоя, бабочка затихла. Мертвая голова очень редка у нас на севере, поэтому я радовался ценному приобретению для коллекции.

— Лука Лукич, вы все еще боитесь этой бабочки? — спросил я хозяина.

— Может, это не бабочка? — ответил старик.

— Вот как! Тогда не пожалею редкого экземпляра, чтобы доказать вам, что это только бабочка, хотя и удивительная. — И доказал, — вскрыл зоб, а в зобу оказалось несколько капель меда. Огородник внимательно следил за каждым моим движением.

— Вот вор, так уж вор, — говорил он. — И где он такой, ворюга, родился?